Два семестра - [104]

Как зелено кругом, как пахнет травой весенний берег! Наша деревня...

Фаина спустилась по зыбким сходням; встречная толпа шумела, ребятишки сновали взад-вперед, чуть с ног не сшибли. Помедлив в смутной надежде, что увидит отца или тетю Настю, она заметила двух соседских парнишек, в сторонке глазевших на пароход, подозвала к себе:

—      Снесите-ка чемодан к тете Насте!

Младший, круглощекий и рыжебровый, подбежал первым, но старший оттер его плечом:

—      Без тебя управятся!..

Фаина отдала младшему пальто:

—      Только по земле не волоки, держи хорошенько.

Мальчики пошли прямиком через луг, Фаина свернула на тропку, огибавшую озеро слева. На минуту остановилась — додумать. Надо же войти в свой дом, понимая себя... Любить его издали, радоваться тому, что он живет? Нет, это не для меня, не желаю я делать его иконой!.. Не дамся, не дам убить себя! Вот с этим и пойду домой — не дамся!..

—      Подождите, Фаина!..

Голос был не очень громкий и будто чужой, но не могло же ей привидеться: из толчеи у причала протискивался Алексей Павлович... Без шляпы, в какой-то странной спортивной куртке, но это он...

Сердце забилось отчаянно, но почему-то она не удивилась — так по крайней мере вспоминалось ей после.

Гатеев заговорил сразу, быстро, еще не шагнув на тропку:

—      А я вчера утром приехал! Ничего, славно здесь у вас, я уже рыбу удил с лодки, поймал одного забубенного окунька, хотя, правду сказать, неловко баловаться с удочкой, когда кругом рыбаки, сети, — мальчишкой себя чувствуешь... Но до чего интересно, сплошные фольклорные бороды, хоть вторую диссертацию пиши, ей-богу... Неудобно только записывать — подумают, корреспондент, или еще хуже... Удивительный остров, право же...

Что-то еще он говорил, поздоровался, кажется. Спросил, кажется, что-то о пароходе...

Не очень у него была складная речь, но зато можно было немножко опомниться — что же дальше, как ей держаться... Вот сейчас спросит, почему она не пришла в парк в семь часов... Да нет, не спросит, он, верно, и сам не приходил... А если спросит?.. А если скажет то, невозможное?.. Она была готова дать отпор, гордо отвернуться, отослать его в ту голубую комнату, молча уйти, но в том-то и дело, что отпор давать нечему: приехал фольклорист как раз туда, куда им и следует ездить, еще и окуня выудил... И уж так-то старательно объясняет, что его появление ровно ничего не значит, — а ей только остается неопределенно поддакивать…

—      Просто позавидуешь вам, — продолжал он, не давая себе передышки. — Есть чуть-чуть отсталость, в городе больше живешь интересами нашего времени, но...

Враждебность, не совсем осознанная, заставила Фаину сказать:

—      А что это значит — жить интересами нашего времени? Читать и разговаривать о том, что происходит в мире? Это и здесь можно делать.

Он был задет, но промолчал. Потом перевел разговор на другое:

—      Удивительная тишина на улицах... то есть на этих зеленых прогалинках между домами, и, смотрите, нигде ни души, полное уединение...

Фаина усмехнулась. Уединение! Да пока они сейчас идут, сколько глаз уже оглядело их с ног до головы, сколько шепотков и смешков в каждом окне, за каждой занавеской...

Одна дверь отворилась, на крыльцо вышла женщина с половичком в руках — будто вытряхнуть.

—      С приездом! — окликнула она Фаину. — А батя-то тебя в пятницу ждал. Нынче ночью на озеро поехал...

—      Тетя Настя дома? — спросила Фаина.

—      Дома, видно. Где ж еще... А может, на грядах.

Говоря это, женщина смотрела не на Фаину, а на Алексея Павловича, и так пристально, что тот поежился.

—      Все друг друга знают, — пробормотал он, когда пошли дальше. — Пастораль... — Он вытер взмокший лоб.

—      Вы у кого остановились?.. — Фаина вдруг запнулась, покраснев, — ведь он мог приехать с Сильвией Александровной...

—      У Демидовых, на Меже. Матвей Семенович, четверо внуков: Федя, Ваня, Миша и Ириней... — Он засмеялся. — Дотошный дед, восемь раз спрашивал меня, кто я такой. Уж я исповедовался, исповедовался, а знаю — сейчас увидит меня, опять спросит...

Они прошли маленькую рябиновую рощицу, потом откос, где бродили лошади, щипля траву. Лошадей Алексей Павлович, кажется, побаивался... Потом чуть не завязли в ивняке у берега — Фаина забыла, что там вязко. В воздухе летал ивовый пух, цеплялся за ресницы, за губы; из-под ног прыгали лягушки. Коровы, натужливо мыча, лезли в озеро.

—      Занятные коровы, — сказал Алексей Павлович, — весь день в воде.

—      В лазоревой... — негромко добавила Фаина.

—      Что?.. А, да, помню. Я вас упрекал за лазоревую воду...

—      И напрасно! — строптиво молвила Фаина. — Вода у нас бывает и лазоревая, и черная. Разная бывает — теплая, ледяная, счастливая, горькая... Старик на пароходе сказал — неучерпаемая.

—      Ка-ак?..

«Не вам бы пугаться русского языка...» — хотела было кольнуть фольклориста Фаина, но удержалась.

Когда выбрались на сухое место, Алексей Павлович остановился. Рукав клетчатой куртки у него расстегнулся, глаза были печальные, вообще — вид не геройский. Сердце Фаины на миг смягчилось, но тут в памяти у нее резко и ясно прозвучал голос Сильвии Александровны: «Извини, Алексей... мы тебя оставим...» Алексей, Алексей, ты, ты, тебя, тебя...