Два рассказа - [17]

Кто не бывал скован даже только отдалённым грозовым именем Сталина? А уж прямо к нему на приём - всякий раз идёшь как на ужас. (И всё-таки выпросил у него освободить Рокоссовского из лагеря.) Скован был Жуков ещё и от неуверенности своей в стратегических вопросах, неуместности своей в роли начальника Генштаба. А сверх того, конечно, и от крайней всегда неожиданности поведения Верховного: никогда нельзя было угадать, для чего он сейчас вызывает? И как надёжней отвечать на такие его вопросы: "А что вы предлагаете? А чего опасаетесь?" Выслушивал же доклады кратко, даже как бы пренебрежительно. Напротив, о многом, о чём Сталина осведомляли другие, он с Генштабом не делился. Жуков был для него - пожарной, успешной командой, которую Верховный и дёргал и посылал внезапно.

Грянула война - и в эти первые часы своей небывалой растерянности, которой не мог скрыть, - только через четыре часа от начала войны посмели дать военным округам команду сопротивляться, да было уже поздно, - тут же швырнул начальника Генштаба - в Киев, спасать там ("здесь - без вас обойдёмся"). Но всё Верховное командование велось наугад. И через три дня дёрнул назад, в Москву: надо, оказалось, спасать не Юго-Западное направление, а Западное. И - открылся фразой в жалобном тоне: "В этой обстановке - что можно сделать?" (Жуков смекнул дать несколько советов, и в том числе: формировать дивизии из невооружённых московских жителей много их тут околачивается, а через военкоматы долго. И Сталин тут же объявил - сбор Народного Ополчения.)

От этой замеченной шаткости Сталина Жуков отваживался на веские советы. В конце июля осмелился посоветовать: сдать Киев и уходить за Днепр, спасать оттуда мощные силы, чтоб их не окружили. Сталин с Мехлисом в два голоса разнесли за капитулянтство. И тут же Сталин снял Жукова с Генштаба и отправил оттеснять немцев под Ельней. (А мог и хуже: в те недели - расстрелял десяток крупнейших замечательных генералов, с успехами и в испанской войне, хотя - Мерецкова вдруг выпустил.)

Под Ельней - хоть мясорубочные были бои, зато не высокоштабные размышления, реальная операция - и Жуков выиграл её за неделю. (Конечно, этот ельнинский выступ разумней было бы отсечь и окружить, да тогда ещё не хватало у нас уверенности.)

А Киев-то - пришлось сдать, но уже при огромном "мешке" пленных. (А скольких Власов оттуда вывел, за 500 километров, да теперь и вспоминать его нельзя.) Вот - остался бы Жуков командовать Юго-Западным - может, и ему бы досталось застрелиться, как Кирпоносу.

И, необычайное: в начале сентября вызвав Жукова, Сталин признал его правоту тогда о Киеве... И тут же продиктовал приказ, сверхсекретный, два Ноля два раза Девятнадцать: формировать из полков НКВД ЗАГРАДОТРЯДЫ; занимать линии в тылу наших войск и вести огонь по своим отступающим. (Во как! А - что и делать, если не стоят насмерть, а бегут?) И тут же послал спасать отрезанный Ленинград, а спасённый Жуковым центральный участок фронта передать другим. Но всё время сохранял Жукову звание члена Ставки - и это дало ему много научиться у военно образованных Шапошникова, Василевского и Ватутина. (А учиться - и хотелось, и надо же, край.) Они много ему передали - а всё-таки главным щитом или тараном, или болванкой - на всякий опаснейший участок всегда с размаху кидали Жукова.

По полной стратегической и оперативной неграмотности, при никаком представлении о взаимодействии родов войск (в багаже - что осталось от Гражданской войны), Сталин в первые недели войны нараспоряжался беспрекословно, наворотил ошибок, - теперь стал осторожнее. Бориса Михайловича Шапошникова, вновь назначенного начальником Генштаба, единственного из военачальников называл по имени-отчеству и ему единственному даже разрешал курить в своём кабинете. (А с остальными - и за руку здоровался редко.)

Но несравнимо выше всех военачальников держались Сталиным все члены Политбюро, да ещё такой любимый как Мехлис (пока не загубил полностью восточнокрымский плацдарм). Бывало не раз, что, при нескольких политбюровцах выслушав генерала, Сталин говорил: "Выйдите пока, мы тут посовещаемся". Генерал выходил - послушно ожидать решения участи своего проекта или даже своей головы, и нисколько при том не обижаясь: все мы коммунисты, а политбюровцы - высшие из нас, даже хоть и Щербаков, - и естественно, что они там решают без нас. И гнев Сталина на тех никогда не бывал долог и окончателен. Ворошилов провалил финскую войну, на время снят, но уже при нападении Гитлера получил весь Северо-Запад, тут же провалил и его, и Ленинград - и снят, но опять - благополучный маршал и в ближайшем доверенном окружении, как и два Семёна - Тимошенко и беспросветный Будённый, проваливший и Юго-Запад и Резервный фронт, и все они по-прежнему состояли членами Ставки, куда Сталин ещё тогда не вчислил ни Василевского, ни Ватутина, - и уж конечно оставались все маршалами. Жукову - не дал маршала ни за спасение Ленинграда, ни за спасение Москвы, ни за сталинградскую победу. А в чём тогда смысл звания, если Жуков ворочал делами выше всех маршалов? Только после снятия ленинградской блокады - вдруг дал. Даже не только, что обидно, а - почему не давал? чтобы больше тянулся? боялся ошибиться: возвысить прежде времени, а потом не скачаешь с рук? Напрасно. Не знал Верховный бесхитростную солдатскую душу своего Жукова. А - когда бы узнать ему солдатскую душу? Ведь он за всю войну на фронте не побывал ни одного часа и ни с одним солдатом не разговаривал. Вызовет - прилетишь издалека, и после фронтового многонедельного гула даже мучительно оказаться в тиши кремлёвского кабинета или за домашним обедом на сталинской даче.