Два рассказа из прошлого - [3]

– Ничё! – сказал парень и бросил Ане хвост гирлянды – белый провод с вилкой для штепселя.

Аня подхватила провод и полезла, согнувшись, куда-то в угол. Зад ее так округлился и оттопырился, что мы с Вовкой, глянув, отвернулись.

Гирлянда разом вспыхнула, осветив разноцветно всю зелено-темную глубь елки. Мы захлопали в ладоши: порядок!..

– Думаю, – сказал парень, все не уходя, – подстраховаться еще не мешает. Серега! – крикнул он. И удивительно мягко в своих ботинках спрыгнул вниз, приземлясь на носочки.

Его напарника Аня дальше прихожей не пустила. Он оставался там, перед длинным зеркалом, и, снявши шапку, вытирал ею потную голову, прилипшие на лоб волосы.

– Чего? – отозвался он оттуда.

Пока Аня той же тряпкой вытирала стол, парень зашел за елку, что-то опять проверил.

– Все хорошо, – сказала Дора-Лора.

– Нет, – сказал надень, – растяжечка все же не помешает. Серега!

Сходи, у меня там в кузове трос должен быть, давай!..

Аня тут же выбежала в прихожую, там открылась и снова клацнула замком дверь.

Все с интересом ждали: что же еще будет? Мы под столом подлезли поближе. Серега в ушанке явился, через Аню передал парню “трос” – простую веревку, только разлохмаченную и в мазуте. Взяв ее, парень один конец, не боясь колючек, обмотал за ствол, а другой привязал к оконной ручке. Еще покачал елку, проверил, потом дернул ее за ветку, словно прощаясь, и, глянув на наши ожидающие лица, сказал:

– Ну все, теперь начинайте. – И пошел, Аня побежала за ним в прихожую.

– Только сначала шары! – сказала Дора-Лора.

Она сбросила туфли, в одних чулках забралась на стол, Аня стала подавать ей из коробки шары на веревочках.

Какие сияли шары! Зеленые и красные, прозрачные, синие, шершавые на ощупь, словно припорошенные снегом, или зеркальные, золотые, где отражается вся комната, а если приблизишься, то твоя морда расплывется на весь шар, как в комнате смеха. Каждый – в железной шапочке, из которой торчит петелька, чтобы вешать. Аня, обтирая каждый шар в ладонях, подавала Доре, та – ноги в чулках – переступала, привставала на цыпочки, чтобы дотянуться до ветки, которую наметила, и ловко цепляла шар, а он сразу крутился от радости. Потом пришла моя мама, тоже сбросила туфли, влезла на стол, и они вместе принялись развешивать наши длинные бумажные цепи, уже высохшие до хруста. Мы с Вовкой подавали бесконечную змею снизу бережно и сосредоточенно: наши все же были цепи!..

Девчонкам было разрешено вешать все картонные, небьющиеся игрушки на самые нижние еловые лапы. Лисички, морковки, конфеты, золотые орехи…

Матери вешали еще настоящие яблоки, мандарины, – всюду были продеты нитяные петельки. В самом низу, на белой вате, усадили Деда Мороза и

Снегурочку. Дора-Лора вдруг сказала:

– Вообще я предпочитаю, когда елочка живая, сама по себе, и чтобы только три-четыре шарика и свечи.

– Чего это! – сказала Аня. – Бедные мы, что ль, какие?..

Лора промолчала.

Потом все женщины удалились на кухню.

Директор Юс несколько раз звонил с работы: как дела?

Потом начали пустой большой стол превращать в необыкновенный корабль. Стелили плотную специальную подстилку, а уже на нее – белоснежную хрустящую скатерть. Ставили посуду – много тарелок, рюмок, ножей, вилок.

На кухне раскатывали белой скалкой белое тесто, пластали особо острым ножом рыбину с разинутой пастью и вытаращенными, словно в очках, глазами. Вазочки и салатницы наполняли огурчиками и грибами, резали особую твердую колбасу. В духовке, источающей приятный дух, жарился целый бараний бок. Когда мы хватали куски с тарелок и пихали скорей в рот, матери шлепали нас по рукам: успеете! Потом женщины носили яства с кухни на стол, всё заполняя и заполняя его.

Первыми приехали Юс с моим отцом. Они, лишь вошли в столовою, ахнули, и каждый что-то прихватил с тарелок: один – огурчик, другой

– колбаску, за что им тоже попало от хозяйки, а Аня сказала:

– Ну кто так делает?

Потом стали съезжаться гости: взрослый, да еще московский, неведомый мне мир: адмирал, комбриг, актриса, – все называли друг друга по фамилиям, и, кажется, были здесь люди с той старинной фотографии, только уже не молодые и фасонистые, а солидные, серьезные. Потом мама рассказывала: в тот вечер у Юсов был такой-то замнаркома, такой-то комбриг, поэт Симонов с женой, куривший трубку, балерина

Лепешинская, летчик Громов или Байдуков. Нарядные женщины, дыша духами, в прихожей, присев на пуфики, переобували туфли, прихорашивались перед зеркалом. Сверкали кольца, лакированные ногти.

Блестели пуговицы мундиров и брякали ордена на пиджаках.

Рассматривали нашу замечательную елку, трогали игрушки, шары.

Потянуло табачным дымом, мужчины курили на лестничной площадке, двери были раскрыты, потому что Аня и кто-то из мужчин носили от соседей стулья: своих не хватало. Из кабинета был взят шахматный столик, поставлен в сторонке – для нас, детей. Дора-Лора говорила, что мы могли бы сидеть и за общим столом, да всем не хватит места.

Какая-то дама расположилась в спальне: лежала в бархатном платье поперек кровати. Другая села у нее в ногах, водила рукой с красными ногтями по таким же красным, скрещенным туфлям лежащей. Они о чем-то говорили негромко и очень быстро. Кто-то из мужчин крутил приемник, кто-то заводил патефон. Все маялись в ожидании, нам тоже некуда было деться, мы с Вовкой стали гонять по лестнице, двери почти всех квартир были раскрыты, везде тоже теснились гости, стояли елки, играла музыка. Новый год близился, кто-то сказал, пора садиться, провожать старый, – и гости быстро расселись. Мой отец, всегда любивший шутить с женщинами, теперь провожал их под ручку каждую к своему месту, женщины игриво смеялись. Налили рюмки и выпили за уходящий год: чувствовалось, всем он чем-то не нравился, и они рады были поскорее избыть его.