Два помещика - [7]

Madame Карпеткина, жеманная желтолицая барыня, с тонкими губами и темными меланхолическими глазами, давала тон разговору. Не знаю почему, она возомнила, что я охотник до чтения (так и выразилась) и вообще слежу за литературой. С этого и пошло…

– Вы получаете журналы? – спросила она меня.

– Получаю «Отечественные записки»^{3}.

– Скажите, пожалуйста, что нового в последней книжке?

– «Благонамеренные речи» Щедрина^{4}, роман Додэ^{5}, сатира Дженкинса…^{6}

– Фи, какая сушь все!.. Щедрин… Дженкинс… – пренебрежительно выставив нижнюю губу, протянула madame Карпеткина.

– Нет, ma chere[1], про Щедрина не говори этого, – вставил господин Карпеткин. – Правда, он часто уходит, как это… Ну, в дебри, что ли, но все-таки пресмешные иногда вещи пописывает… От души похохочешь…

– Ну да, – важно произнесла madame Карпеткина, – все это смешно, весело… но чувства, чувства нет, mon ami…[2]

– Что ж чувство! – несколько обиженно возразил Никанор Михайлович. Чувства если – ищи у Сю^{7} там или у… у… как его? Ну, хоть у Скабичевского…^{8} Но согласись, ma chere, – продолжал он, – нельзя же одно только чувство… Мы – люди… Надо и посмеяться… Надо и отдохнуть от… от… треволнений!

Господин Карпеткин, с трудом подобрав это мудреное слово, важно отхлебнул хересу из большой зеленой рюмки.

– Наконец, что такое чувство? – добавил он. – Пустая и глупая шутка, как сказал… не помню, кто сказал… Смех – это я понимаю еще… для пищеварения там и прочее… но чувство?.. Не понимаю!..

Никанор Михайлович пожал плечами.

– Ты вечно со своими… взглядами, – кисло улыбнувшись, отвечала madame Карпеткина, и, воспользовавшись наступившей тишиной, снова обратилась ко мне:

– Вот Авсеенко…^{9} наконец, Маркевич^{10}, граф Салиас^{11}, – медлительно тянула она, – это действительно писатели… Все так тонко подмечено… так художественно воспроизведено… Ах!.. Чародеи (Madame Карпеткина обольстительно улыбнулась, по-видимому, вспоминая что-то очень приятное). Самые сокровенные изгибы женского сердца… самые тайные мысли… всё, всё!.. И главное – прилично. Нет этих вечных мужиков, кабатчиков, вообще оборванцев…

– Ах, ma chere, какие же кабатчики – оборванцы! – с неудовольствием возразил господин Карпеткин.

– Ну, все равно там… Грязь… вульгарность… Fi-donc!..[3] Вообразите, – обратилась она ко мне, – недавно одна моя знакомая дала мне прочесть, что бы вы думали?

Madame Карпеткина загадочно сжала губу.

– Не могу угадать, – невольно улыбаясь, ответил я.

– Гле-ба Ус-пен-ско-го! – необыкновенно торжественно выговорила она, немилосердно растягивая слова. – Вообразите!.. Пьяницы какие-то там, лавочники, будочники… Ужас! И все это, знаете, грубо, аляповато, тривиально…

– Попович, должно-быть… – пробуркнул господин Михрюткин, яростно уплетая жареную индейку. Он вообще в разговор не вступал, да ему и некогда было. Всякого кушанья съедал он двойную порцию и после каждого такого приема долго отдувался и пыхтел.

– А по-моему, без этого тоже нельзя, – глубокомысленно изрек господин Карпеткин, допивая херес и расправляя усы, – разумеется, для барынь там Маркевич, Салиас… Но для нашего брата, сельского хозяина, положительно необходимо знакомиться со всеми этими Успенскими…

– Почему же? – удивленно спросил я.

– А позвольте вас спросить: вы знаете мужика? Егор Данилович знает мужика? Я знаю мужика? Душу-то его, подоплеку-то? Никто не знает. Не знает потому, что он, каналья, перед барином ее не выкажет, душу-то, а норовит все обманом… Мужик для нас, для господ – центральная Африка… Америка, еще не открытая… И мы ее никогда не откроем… Потому, повторяю, мужик груб, неблагодарен и перед барином всегда норовит казовый конец выставить… Ну, а пред каким-нибудь Успенским или вообще… поповичем он нараспашку!

– Но при чем же тут сельское-то хозяйство?

– А вот погодите! – все более и более оживляясь, говорил господин Карпеткин. Говорил он громко, отчетливо, точно отрубая каждое слово. – Я сельский хозяин. С кем мне дело иметь? С мужиком, – не так ли?.. Ну, а с кем дело имеешь, надо того знать, надо с ним пуд соли съесть, говорит старая пословица… А как я его узнаю? Войдите в мое положение… Соль-то эту он со мной есть не станет, да, пожалуй, и я не соглашусь есть-то ее, потому что все-таки, как ни говори, а дедушка мой воеводой был… Как же я его узнаю, позвольте вас спросить?.. Вот тут-то приходит ко мне какой-нибудь Успенский или Решетов^{12}, да и докладывает: душа у мужика вот какая… я ее, дескать, до подлинности выворотил… Помилуйте-с, это орудие! – восторженно заключил господин Карпеткин, наливая новую рюмку хересу. – Я, признаться, в последнее время таки запустил себя, – начал он снова, – совсем от книг отстал, но с зимы непременно покупаю все эти книжонки, трактующие о мужике, и положительно засаживаюсь за них. Это необ-хо-ди-мо!.. Или возьмите другую сторону… Нужно мне на земском собрании какой-нибудь проектец провесть, а большинство-то от мужика зависит… Ну, что я тут, не зная и подоплеки-то его, говорить буду?.. Нет, а вот пускай он поповичу-то выложит ее, подоплеку-то, а мы и воспользуемся… Посмотрим, какая она такая есть… Да-с!