Два пера горной индейки - [47]

Но тот стоял на своем:

— Без специального разрешения снимать копии и фотографировать в музее нельзя.

Ну что ты скажешь?!

— Не могли бы вы объяснить мне, уважаемый Иван Игнатьевич, смысл этого запрета? — Я уже с трудом сдерживал себя.

— Могу. Смысл могу, — парировал он. — Пойдемте со мной.

6

Мы прошли в отдел древнерусского искусства, миновали несколько комнат и остановились в зале со строгановским лицевым шитьем. Я успел только заметить знаменитую пелену с изображением Дмитрия-царевича и огромную плащаницу «Олигрин Коряжемский», которые знал по репродукциям, как Иван Игнатьевич подвел меня к закрытой легкой занавеской стенке из фанеры и отвел занавеску в сторону. Слева висела пелена «Богоматерь Казанская», а правая часть стенки была пуста.

— Вот здесь, — ткнул пальцем в пустое место Портнов, — висела пелена «Богоматерь Владимирская». Почти три года назад эта пелена была отсюда похищена при таинственных обстоятельствах. Специальной комиссией, созданной следственными органами, в которой участвовали товарищи из музеев Кремля, пелена была оценена не менее чем в пятьдесят тысяч рублей. Не менее чем в пятьдесят тысяч рублей, я подчеркиваю. Это «не менее» говорит о том, что она стоит дороже. Государственное хищение стоимостью более пятидесяти тысяч рассматривается Уголовным кодексом РСФСР как особо тяжкое преступление и наказывается высшей мерой наказания. Был объявлен всесоюзный розыск. Разосланы фотографии этой вещи, приняты и еще кое-какие меры, о чем вам не полагается знать, но пелены не нашли. Никаких материалов следствие до сих пор не имеет.

Иван Игнатьевич остановился, но я, совершенно ошеломленный, тоже молчал. Тогда, кинув на меня победоносный взгляд, он продолжал:

— Директором тут в то время была одна женщина. Очень уж умная была. Слишком образованная. Сняли ее за это. А я тогда работал в горисполкоме. Образование у нее, может быть, побольше, чем у меня, мы во время войны педучилище в Тотьме заканчивали за полтора года вместо трех, некогда было долго учиться, зато порядок заведен в музее иной. Теперь тут мышь не проскочит. Вот почему нельзя фотографировать. Ясно вам теперь?

— Ясно...

Мне стало ясно совсем другое: я обязан удостовериться в том, что видел не эту, не краденую, а другую пелену. Я уже твердо знал, что не найду себе покоя, пока не буду уверен в том, что у Адарова была не эта пелена. С Иваном Игнатьевичем дела иметь не хотелось, и я судорожно думал о том, как мне поступить.

Не исключено ведь, что это совсем другая пелена. Разве не могли строгановские мастерицы изготовить несколько «Богоматерей Владимирских», несколько «Казанских» или «Тихвинских»? Сколько «Спасов на троне», «Спасов во славе» и «Спасов Вседержителей» писал за свою жизнь каждый иконописец в те времена? Один человек мог создать сотни таких икон. Так почему же это должна быть обязательно именно та пелена? Нет... спешить не надо.

— Мы подозреваем двух московских художниц, — говорил тем временем Портнов, — они работали в музее перед похищением пелены 16 дней, снимали копии со старинных тканей. Когда мне об этом доложили (а я в то время исполнял обязанности председателя горисполкома), я сразу принял меры: следственные органы произвели выемку почтово-телеграфной корреспонденции, произвели обыск и личный обыск, установили наблюдение. Понятно, художницы ударились в амбицию, в слезы, жалуются и так далее. Им удалось послать телеграмму в Москву. Разрешили уехать. Но они все же имели возможность в день кражи двенадцатичасовым катером отправить с кем-нибудь пелену в Котлас. Из Сольвычегодска в Котлас летом идут два катера: в двенадцать и в шестнадцать. Пассажиров вечернего катера мы проверили, а утреннего — нет. Народу ехало тогда много, июль, самый разгар лета, на катере было много неизвестных личностей.

«Григорию пелена досталась от сына умершей старухи, — думал я, — значит, она никак не могла быть украдена из музея. Она сто лет пролежала в сундуке. Пелена очень просто могла погибнуть, ее могли выбросить, использовать на тряпки. Это счастье, что она попала к Григорию, хотя место ей, безусловно, в музее. Однако если я сейчас скажу Ивану Игнатьевичу об Адарове, он скрутит Григория в бараний рог. Оскорбит достоинство человека, это ему ничего не стоит. А я буду выглядеть доносчиком».

Мне представилась такая сцена.

«Иван Игнатьевич, — сказал бы я, — послушайте меня внимательно. Подобную пелену я видел вчера вечером. Да, да, я утверждаю, что не позже чем вчера я собственными глазами видел строгановскую пелену XVII века «Богоматерь Владимирская» и держал ее в руках. Возможно, эту самую пелену, вот отсюда», — кивнул бы я головой в сторону пустого места на стене.

У Портнова отвисает челюсть. Маленькие его голубые глазки стали круглыми.

«Вы шутите?» — спросит он осторожно.

«Помилуйте, какие могут быть шутки? Если хотите, я могу вам описать, как она выглядит, дать основные приметы, так сказать, а вы решите сами, она ли это».

«Да, пожалуйста...»

«Размером она такая же приблизительно, как эта, «Казанская», — кивнул я опять на стенку. — Основа темно-красная или малиновая. По сюжету это Богоматерь «Умиление», то есть младенец изображен прикасающимся к щеке матери. Изображение вышито золотой и серебряной нитями; кажется, еще цветным шелком. Внизу надпись. Вот что написано, не разобрал. Думаю, «Богоматерь Владимирская» и написано. По нижней стороне бахрома из кистей. С обратной стороны золотом вышита большая надпись. В ней упоминается фамилия Строгановых».