Два пера горной индейки - [36]

Но как иначе ему, врачу, с его зарплатой попасть в Пушкиногорье, в Михайловское к Пушкину? Машины у него нет и не будет. Откуда?! Если ехать самостоятельно на поезде, то надо где-то ночевать и все равно на чем-то добираться от Пскова до Михайловского. В гостиницу тут не устроиться, она лишь для избранных. А так — удобный автобус, жилье и еда обеспечены, и стоит поездка дешево — за четыре дня всего лишь шестнадцать рублей. Платишь ведь 30 процентов стоимости путевки, остальное за счет профсоюза. А коли ехать самостоятельно, то и ста рублей не хватит. Кроме того, на экскурсию ведомство, а он работает в ведомственной поликлинике, отпускает на полтора дня. К ним присоединяются суббота и воскресенье, вот тебе и четыре. День туда, день обратно и целых два дня в Святых горах. Просто так ведь никто не отпустит. Не потому ли так охотно ехали в подобные экскурсии? Вроде как нашармачка, или, как еще говорят нынче, — на халяву. Недаром народ подобрался незнакомый, больше половины автобуса чужие, неизвестно откуда взявшиеся люди.

Связанные с работой неприятности, необходимость кому-то и зачем-то доказывать свою значимость и путем унижений приобретать на то ярлык, тяжелым грузом лежали на душе Владимира Савельевича. Он не получил первой врачебной категории, ради которой приходилось подвергаться переаттестации и даже сдавать экзамены. Не преуспел он в этой борьбе за престиж и положение. Но и избежать ее было невозможно, таков был заведенный порядок. Помимо всего, страдал Романов от стыда и унижения, причиненных ему вышедшей замуж дочерью, от ее неожиданно проявившегося вдруг эгоизма и неблагодарности.

Сидел он в предпоследнем ряду автобуса, позади, на длинном сиденье у дверей, разместилась компания девиц, одетых в яркие спортивные куртки и модные нынче штаны в клетку — «бананы». Как только автобус тронулся, они запустили магнитофон с записями «железного рока» и выключали его только тогда, когда с переднего сиденья экскурсовод начинала говорить в свой микрофон. Временами девушки повизгивали за спиной у Романова и подпевали нечистой силе, рвущейся из магнитофона.

«Я спокоен, я совершенно спокоен, — твердил про себя доктор. — Музыка мне не мешает, не раздражает. Я ее просто не слышу. Девушки очень милые. Как наивно и смешно размалевали они себе лица». Но это не помогало. Проклятый рок колотил по нервам изощрениями ударника, завыванием то ли саксофона, то ли еще какого-то неведомого Владимиру Савельевичу инструмента. Особенно невыносимы были голоса «певцов». Ему хотелось встать, обернуться к девушкам и спросить их: «Девочки, разве мама не говорила вам, что в публичном месте неприлично щелкать семечки и включать магнитофоны?» Но нетрудно предвидеть пренебрежительное фырканье девиц, выражение презрения на их раскрашенных лицах и раздавшиеся голоса: «Пусть играют! Молодежь... Имеют право!» Тем более что к девушкам в конец автобуса только что прошел единственный в «Икарусе» молодой человек, напарник шофера.

Когда автобус останавливался в каком-нибудь небольшом городке, женщины устремлялись за покупками и не возвращались до тех пор, пока не обегут все магазины — промтоварные, хозяйственные, магазины сувениров и даже мебельные. Они приносили в автобус брошки, мясорубки, кастрюли, пластмассовую посуду и даже гвозди. Сгрудившись вокруг сумок, горячо обсуждали их достоинства и цены. Стоило одной из них купить чайник, как другие тотчас отправлялись за такими чайниками. Сев уже по своим местам, они долго еще обменивались соображениями по поводу магазинов и покупок, для чего во время движения «Икаруса» пассажиркам приходилось кричать. Если не считать шоферов и самого Романова, мужчин в автобусе было всего двое.

Доктору нравились маленькие русские городки с тихими улочками из старинных деревянных домов, с речушками, полными желтых кувшинок, и с обезглавленными церквами. Улицы этих городков везде назывались одинаково — Урицкого, Володарского, Ярославского, Розы Люксембург, Карла Либкнехта и еще одного Либкнехта, Сакко и Ванцетти... Всюду встречались имена Ярославского, Штемберга, Луначарского, Свердлова. Когда он пробовал представить себя жителем такого тихого городка, эти названия казались вязкой трясиной.

Кое-где старые дома с резными наличниками растаскивали бульдозеры. Таких домов было жаль Владимиру Савельевичу, ибо на смену им приходили серые безликие коробки однотипных поселков. «Что делать?.. — думалось доктору. — Не могут же они стоять вечно. Все на земле меняется. Люди не хотят жить без водопровода, без центрального отопления и других удобств. Это для них важнее стало, чем собственное лицо». И ему приятно было услышать от экскурсовода, что в центре Вологды решено оставить несколько кварталов деревянных домов, реставрировать их или даже заново построить для того, чтобы сохранить историческую застройку города.

В осенней туманной дымке проплывали мимо пожелтевшие березы и темные ели. Когда они отступали от дороги, открывался вид на поля, луга или болота, выделявшиеся более сочной зеленью. Лес у дороги проходил мимо быстро, а поля с деревеньками чем дальше отстояли от дороги, тем дольше не уходили назад, в пройденное, прожитое.