Два наследства, или Дон Кихот. Дебют авантюриста - [35]
Акулина. Да благословит вас Господь! Он будет счастлив! (Лобызает руку Густава.)
Юрий. А мне, ваше высочество, вы не расскажете мой гороскоп? (Подставляет раскрытую ладонь.)
Густав. Твоя рука удивляет меня… Кто ты, откуда пришел?
Юрий. Я был запорожцем… Но кем я буду потом?
Густав. Ты, верно, сын атамана?
Юрий. Приемный. Я никогда не знал своих родителей.
Густав. Линия жизни у тебя короткая… но блистательная. Поистине! В конце концов, хиромантия — это наука, не основанная ни на чем серьезном; но… это странно! Ты запорожец? Если бы ты был сыном короля, я бы тебе сказал… Все это безумие!
Юрий. Короткая и блистательная, о такой жизни я и мечтал.
Густав. Посмотри на меня. Твой взор полон отваги… У тебя взгляд, как у льва.
Юрий. Хотелось бы и его когти.
Густав. Ты еще очень молод, но у тебя уже морщины. Догадываюсь, что ты много страдал. Эти знаки не обманут меня. Я близко знаком с нищетой.
Юрий. Страдал? Нет, я совсем не страдал. Голод, усталость… ведь не это?
Густав. Ты познал другие страдания; страдания души: хотеть и ничего не мочь.
Юрий. О да!
Густав. Однако в твоих глазах и на твоих пока безусых устах я читаю решимость, которую ничто не остановит. Такие люди, Дмитрий, могут то, что хотят. Ты повелевал только своим конем; стоит тебе захотеть, и ты будешь повелевать людьми.
Шубин. Когда-нибудь он станет богатым атаманом или толстым и жирным капитаном стрельцов.
Г устав. Атаманом? Довольно ли для него этого? Остров, где находится ваш большой курень, кажется тебе маленьким, не так ли?
Юрий. У нас еще есть степь.
Густав. Ты мне нравишься, и ты пугаешь меня… Дитя, ты презираешь людей; ты их презираешь слишком, но недостаточно. Ты считаешь их подлыми, но, верно, не знаешь, как они злы. Чрезмерное доверие может погубить тебя… Знаешь ли ты грамоту?
Юрий. Прежде я немного учился, в семинарии. Я умею читать и писать; знаю польский, несколько слов на латыни; я могу говорить с нашими пленниками татарами на их языке.
Густав. Почему, начав учиться, ты не закончил? Почему ты покинул школу?.. Хотя понятно, ты больше любишь повелевать, чем подчиняться. Сабля показалась тебе прекрасней, чем книга. Берегись! Другая сабля может сломать твою.
Юрий. Наши предки говорят: кто первее, тот правее.
Густав. А Писание говорит: «…кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом…»[24]
Юрий. Какая разница! Все равно когда-то придется умирать.
Густав. Да, но, умирая, надо иметь право сказать себе: то доброе дело, которое я мог, я совершил.
Юрий. Конечно, я хотел бы сказать это в свой смертный час, но хочу добавить: то, что было посильно предпринять моему сердцу, исполнить моей руке, — то я совершил.
Густав. Господь да направит тебя, дитя! Fata viam invenient[25]. Хотел бы я, чтобы ты родился на троне вместо меня. Если задержишься в Угличе, заходи повидать алхимика в изгнании. Прощайте, друзья мои.
Выходит в сопровождении Шубина.
Акулина, Григорий, Юрий, Шубин.
Акулина. Какой большой ученый и какой добрый господин!
Григорий. Клянусь честью, дорогой мой товарищ, примите мои поздравления; вы будете запорожским атаманом, коли однажды не станете царем вместо Бориса. В любом случае я смиренно рекомендую себя вашему величеству, коли вам надобен священник. Мне кажется, вам нравятся короткие службы, все будет исполнено по вашему желанию. Пью за ваш успех на Днепре или на Москве. Вы со мной не согласны, мой милостивый князь?.. Предсказание Густава лишило его дара речи… Он не видит и не слышит… Черт возьми! Друг мой, пью за твое здоровье… Ну что, что ты на меня так уставился? Я что, татарин, что у тебя сделалось такое свирепое лицо?
Юрий. Его дядя хотел убить его… А ему всегда удавалось спастись.
Григорий. Кому?
Юрий. Принцу Густаву. Как он спасся?
Григорий. Ничего об этом не знаю. Он ведь философ, алхимик, некромант. Всем этим людям служит дьявол… Так что, вы не пьете?.. Как хотите, благородный господин. Твое здоровье, Акулина Петрова!
Шубин(входя). Возвращайтесь к столу, гости дорогие, и не обращайте на меня внимания. Я разжег печь, мне надобно сделать отливку. Добрый принц этот Густав! Он часто вот так заглядывает в мою лавку. (Говоря это, он выбирает старые украшения, чтобы расплавить их.)
Григорий. Все эти иностранцы накидываются на нашу Россию, как воронье на труп. Густав, принц датский… Впрочем, что далеко ходить, разве Борис не татарин? Дед его крестился, говорят. По мне, он так и остался безбожником, как его внук.
Шубин. Оставь наконец нашего славного царя, Григорий. Не будет тебе пути в Москву, поверь мне, коли не накинешь узду на свой поганый язык.
Григорий. Вот узда, которую мне приятно ощущать во рту. (Пьет.)
Юрий. Остался ли еще кто-нибудь из слуг царевича?
Шубин. Нет, большинство было сослано с его дядьями, Нагими, этими добрыми господами, за то, что убили царских офицеров, которых они обвинили в умерщвлении младенца. Да сжалится над ними Господь! Толкуют, такая страшная страна эта Сибирь! Здесь осталась только мамка царевича, бедная старая женщина, живущая подаянием добрых христиан.
Юрий. Как ее зовут?
Шубин. Оринка Жданова. Она помешалась, эта бедная женщина… она не может поверить, что вскормленное ею дитя мертво… Взгляни, вот реликвия царевича — печать, которой запечатывали его письма…. Она из чистого золота и весит почти две унции… Лучше будет ее переплавить: не понимаю, зачем я ее сохранил.
