Два капитала: как экономика втягивает Россию в войну - [63]

Национальное государство — это всегда упрощение производственных и экономических отношений. В рамках замкнутой национальной экономики невозможно организовать сложный производственный процесс, для которого необходимы доступ к ресурсам (от полезных ископаемых до кредита), наличие собственных научных разработок, инженерных решений и свой инженерно-технический класс наемных работников. Также желательно наличие емкого внутреннего рынка, чтобы собственная разработка могла найти покупателя без международной торговли.

Когда в вашей стране есть НИИ, разрабатывающие самолеты, есть нефть для переработки в авиационный керосин, алюминий и другие ценные металлы, из которых клепают корпус самолета, внутренний рынок, который требует выпуска как минимум сотни таких самолетов, а также многочисленные авиационные училища и курсы ДОСААФ — тогда будут появляться Мимино. При таких условиях парню из забитой грузинской деревни могут открыться возможности, как герою Вахтанга Кикабидзе. В условиях национальной государственности таких шансов нет в природе.

Поэтому происходят упрощения промышленных цепочек и сокращения кооперационных связей. Еще двадцать лет назад в Прибалтике собирали радиоаппаратуру, телевизоры, медицинскую технику и автомобили, а сегодня самый высокий уровень переработки — производство йогуртов, кефиров и шпрот.

Аналогично обстоят дела в Молдавии, Грузии и Таджикистане — республиках, вставших на национальный путь развития.

Деиндустриализация — это плата за отказ от союзной государственности. Отдел продаж большой фирмы после отпочкования вряд ли выживет. Отдел планирования в условиях «незалежности» попросту умрет, потому что короткую прибыль принести не сможет. Как, собственно, и умерли большинство НИИ в «незалежных» Молдавии, Эстонии, Украине, Грузии и Таджикистане.

В преддверии и после мировых войн национальные государства появляются как из рога изобилия. Границы трещат по швам, и на периферии процессы протекают быстрее, чем в столицах.

Крах имперской/союзной сверхгосударственности в ходе мировой войны приводит к вакууму власти, который заполняется элементами национальной государственности и общественной самоорганизации.

Там, где побеждает национальная государственность, начинаются конфликты с соседями, у которых такие же национальные амбиции и комплексы. Там же, где место государства занимает общественная самоорганизация, возникают еще более интересные властные феномены.

Вопрос о власти, который слишком долго не решается, приводит к появлению большого количества всякой разной власти, обычно это происходит на стадии гражданской войны. Вооруженные люди объединяются в банды, отряды — и целые дивизии становятся политическими игроками. Государство в лице армии и полиции теряет монополию на насилие и, соответственно, авторитет. Государство подменяет собой «человек с ружьем» — тот, кто способен удержать власть силовым путем и заставить остальных членов общества подчиниться.

Общество же становится заложником вопроса о власти. В одну и ту же деревню могут прийти сначала красные, а потом белые, сначала ИГИЛ, а потом талибы — и каждый раз это будет власть. Страна может зависнуть в таком состоянии на десятилетия, причем всего за пять-семь лет процветающие земли превращаются в выжженную пустыню. Сегодня эти процессы происходят в Ливии — некогда самой развитой стране Северной Африки, в Ираке, который за пятнадцать лет оккупации превратили в войну всех против всех, в Афганистане, который воюет внутри себя почти двести лет.

Риск того, что государство просто не выживет после мировой войны, крайне велик. Далеко не каждая форма государственности останется, наоборот — эти модели будут конкурировать между собой, разжигая гражданскую войну.

Главный риск краха государства в ходе мировой войны — откат в неофеодализм. После того как государство ликвидируется в ходе бунта и вооруженного восстания, образуется слишком много властного вакуума, который стремятся заполнить все кто ни попадя. Где-то власть может перейти к бандам убийц, насильников, работорговцев; где-то властью станут наркокартели; где-то финансовый капитал подчинит себе все ветви власти с помощью парламентской республики; какая-то часть сменит юрисдикцию, уйдя под внешнее управление более успешного государства.

Когда функции государства начинают перехватывать частные лица, тогда и начинается самое страшное. Государство — безличностный субъект, что более-менее гарантирует равность граждан перед законом, полицией и судом. Как только функции государства себе присваивает частное лицо, тут же включаются совершенно другие социальные механизмы.

Откат в неофеодализм всегда происходит постепенно. Сначала внутри парламентской системы формируются устойчивые кланы, которые распределяют между собой мандаты и квоты в правительстве, по такой же схеме делится бюджет. На втором этапе кланы начинают подменять собой институты власти. Так, судопроизводство отдается клану Х, назначения на таможне регулирует клан Y, а полицией бессменно руководят представители клана Z, который оформился еще в позднесоветские времена. Параллельно идет разделение влияния кланов на регионы страны. Интересно, что на первом этапе неофеодализации, наоборот, происходит сверхцентрализация, потому что кланам нужно использовать позицию центральной власти, чтобы закрепиться в институтах. Это потом, когда государство ослабнет, кланы предъявят свои права на власть.