Это было в субботу, под вечер. Как раз перед тем, как идти в гостиницу…
События приняли неожиданный оборот. Смотреть пришлось не на тот берег, а в другую сторону. Впрочем, какая разница! Важно одно — старший приехал; на время большого бизнеса он здесь. Пока не уйдет «Франкония», он здесь…
Неизвестность — вот что самое ужасное! Какой он — этот Форд? Может, плюгавый человечишка, которого нелепо опасаться, — одним щелчком можно сбить… Или великан саженного роста, с кулаками боксера… Так или иначе, он хитер и опасен. В самом деле, какая дьявольская изобретательность! Быть невидимкой, быть неуловимой угрозой! Кажется, о чем-то в этом роде Валентин слышал раньше. Ну да, ведь точно так ведут себя главари гангстеров в Америке, загадочные для рядовых членов банды…
Страх держал Валентина на чердаке всю ночь и весь день, до вечера. Выгнал его голод.
В закусочной, у вокзала, наскоро поел, — захотелось спать. На вокзале отыскал свободную скамейку, лег, положив под голову пиджак. Прибывали и уносились поезда, о них сообщал репродуктор — голосом очень озабоченной девушки, боящейся, как бы кто-нибудь не опоздал уехать или встретить друзей. Голосом, который не имел, не мог иметь никакого отношения к нему — Валентину. Он сознавал, что не уедет, не покинет этот город.
Что бы ни было впереди — месть Форда или тюрьма, — судьба решится здесь. Еще один день скитаний, «Франкония» отчалит, «старший» уберется из города… Тогда легче будет сделать необходимое, неизбежное. По крайней мере, не настигнет его на пути удар ножом в спину…
«Трагическая гибель»… «Убитый был найден в нескольких шагах от отделения милиции, куда он направлялся с повинной», — мысленно читает Валентин газетную заметку. «При нем обнаружен пакет…»
Нет, нет!.. Он хочет жить, учиться… А может быть, его простят?
Утром он все-таки подошел к кассе и взял билет. Не в Муром, к родным, а на пригородный поезд. Вылез в дачном поселке, — тишина, заколоченные дома. Кое-где столбы дыма, — жгут сухие листья. Страх погнал дальше от людей, в лес.
Жаль, нечем надрезать кору березы. Подставить бы ладонь, выпить сока, — как в детстве…
Он переносился в Муром, видел мать, пытался рассказать ей все… Про Лапоногова, про вещи и нечестные деньги, про Гету. Как далека Гета от этой грязи, и, однако, если бы не она…
Началось все недавно, месяца три назад, — и вместе тем очень-очень давно, когда он был свободен от стыда, от страха. Счастливая пора, — теперь она лишь уголок в памяти, драгоценный уголок, словно освещенный незаходящим солнцем. Как детство…
В столовой института он столкнулся с Хайдуковым. Дружбы между ними не было — ну, земляки, ну, немного знали друг друга в Муроме. Хайдуков к тому же старше, — он на третьем курсе.
«Хочешь подрыгать ногами?» — спросил Хайдуков, подразумевая танцы, и дал адрес. Валентин спросил, кто еще будет. «Лапоногов — наш лаборант, — ответил Хайдуков, — два футболиста, еще кто-то и девочки».
Валентина влекло к новым людям. Большой город вселил в него томящее предвкушение новых встреч, «бессонницу сердца», как сказал один, когда-то читанный поэт. Эти слова Валентин внес в свой дневник и утром, за чаем, прочел вслух Вадиму. «Что-то заумное», — фыркнул Вадим.
Лапоногов сперва понравился Валентину. «Не принимает душа у человека, и не надо, неволить грех», — это было первое, что он услышал от лаборанта, кряжистого парня в плотном, грубошерстном пиджаке и в низеньких долгоносых сапожках, долгоносых, как у деревенского щеголя. Футболисты сурово и молча наливали Валентину водку: он выпил стопку, чтобы не отстать от других, второпях забыл закусить, пригубил вторую и закашлялся. Хорошо, Лапоногов выручил. Валентин благодарно улыбнулся ему.
«Сам пью, а непьющих уважаю», — пробасил Лапоногов, и футболисты, высокие с густыми бачками на белых, припудренных щеках, перестали обращать внимание на Валентина. У каждого повисла на плече девица; одну, круглолицую, курносую, в красной прозрачной блузке, лопавшейся на мощной груди, Лапоногов звал Настькой, а прочие — Нелли. Имя второй девицы, очень тощей, длинноносой, с острыми плечами, в лиловом платье с кружевами, Валентин боялся произнести, чтобы не рассмеяться, — очень уж не шло к ней. Диана!
Он дивился, как привычно и помногу пьют девицы. При этом Диана нюхала корку черного хлеба — совсем по-мужски. Они как будто и не пьянели, только разговаривали все громче. «Дианка! — кричала Нелли, — тебе привет, знаешь, от кого? От Леонардика!» Давясь от восхищения, она продолжала: «Я, — говорит, — ей из Роттердама привезу чего-нибудь. Она вери гуд лэди, — слышишь! У нее фигура модная». Польщенная Диана хихикала, спрашивала: «А как твой штурман?» Валентин иногда чувствовал прикосновение ее сухого локтя. Забавно, — неужели мода распространяется и на женские фигуры!
Он спросил Диану, знают ли она и Нелли английский. «Слышишь, Нелли! — крикнула Диана. — Знаем ли мы с тобой английский? Еще как, — верно, Нелли! На пятерку, — верно? Как англичанки!» Она явно издевалась над Валентином, но он уловил это не сразу и сказал, что очень хотел бы хорошо знать английский, прочесть в подлиннике Хемингуэя. «Старик и рыба», — молвил один из футболистов. «Старик и море», — поправил Валентин. Футболист нахмурился, но тут опять вмешался Лапоногов. «Где море, там и рыба», — сказал он примиряюще. «Поверьте старому рыбаку».
