Два голоса - [27]

— Прекрати! — попросила я. — Не надо дальше, пожалуйста. Я не могу это слышать.

Но ты продолжал, уставившись в одну точку:

— Я понимал: ее надо добить, она не выживет. Прекратить мучения. Снова поднял арматуру, но опустить не смог. И не потому, что непосильный труд в моем состоянии — и на ногах-то еле стоял. Не мог и все. Не мог добить животное, которое искалечил… Она продолжала смотреть. Лапы скребли грязный снег. Никогда до этого я не убивал, не мучил живых существ. Даже на занятиях по биологии в институте, где надо было резать лягушек и кошек, отлынивал под разными предлогами. Я отвернулся и побрел к своей парадной. И не сказать, чтобы испытывал страшный ужас или раскаянье. На душе была та же пустота, то же отвращение…

Ты замолчал, стиснув зубы. Я даже услышала, как они затрещали. Потом повернул ко мне больные глаза.

— Отпусти мне грех! Именно этот. Были, наверное, и большие, но ни один так не давит. Были женщины, которых почти насиловал — не так, конечно, как сделали с Няей, но в приступе похоти не разбирал особенно, было ли желание с ее стороны. Были люди, которых подсадил на иглу — просто так, за компанию. Много чего было… страшного, темного. За все заплачу, когда придет время. Но этот грех — отпусти мне, Алька, цветочек аленький…

За нами кто-то глухо тявкнул. Я обернулась. В дверную щель протиснулась грязная лохматая морда в брызгах молока.

"Я готова отпустить тебе все грехи или взять их на себя", — ответила, не открывая рта.

— Как мы его назовем? — А это уже вслух.

— Все не надо. Сам справлюсь. Предлагаю обозвать его Большой Брыластой Мордой, или Бэбэм.

— Это как-то грубо.

— Зато как нельзя подходит.

*** — Ты меня ни к кому не ревновал, никогда. Это даже обижало немножко.

— Глупо ревновать того, с кем одни сны на двоих.

— Глупо, а я все равно тебя ревновала. К прошлому, без меня. Его было так много, а настоящего, со мной, так мало. ***

8.

Мне было хреново. С самого утра. Даже героин не помогал. Сердце то колотилось, как сумасшедшее, то замирало на несколько секунд, словно размышляя, стоит ли продолжать эту тягомотину. Я едва мог передвигаться по квартире. Мир вокруг по растягивался, то сжимался в точку. Забавное ощущение.

Вообще-то резко хуже мне стало давно — дней десять назад. Подозреваю, что подхватил от тебя твой вирус, а для спидоносца это последний звоночек. Но я ни за что не признался бы тебе: разыгрывал бодрость и хорошее настроение изо всех хромых сил.

В тот вечер мы лежали, как всегда, неслиянно-нераздельно и разговаривали об аде и рае.

— А что, если те, кто проживут жизнь достойно, после смерти будут снова и снова переживать самые хорошие свои моменты? А плохие люди — самые мрачные и позорные?..

Твой пульс на виске бьется под моими пальцами размеренно и упорно. Стараюсь удержать его, поймать, как бабочку, готовящуюся вспорхнуть с цветка.

— В моей жизни тогда получится бездна ада и совсем мало рая.

— Я с тобой поделюсь.

Ты кладешь мою ладонь себе на закрытые веки. Я чувствую, как они трепещут под ее тяжестью.

— В детстве, мне было лет шесть, мы с мамой однажды пошли гулять вдвоем. Сестры были то ли в санатории, то ли с папой, точно не помню. Была зима. Знаю, ты не любишь зиму, но слушай. Солнце было таким ярким, хоть и маленьким. Снег искрился и сиял. Мы пошли на пустырь за домом, где не слышно шума машин и почти нет людей. Там стояли старые футбольные ворота, один каркас, без сетки. И я лазала по ним, как обезьянка. В шубке было жарко и душно, а варежки сразу промокли. Не знаю, что на меня так подействовало — слепящий снег или синь неба, но я почувствовала бесконечную гармонию всего вокруг. И радость. До того момента, как я встретила тебя, ко мне ни разу не возвращалось это чувство. Ты со мной. Запах мороза — чувствуешь, как он ласкает?

— Чувствую. Я любил зиму — там… Солнце такое яркое, что оно, заполнив глаза, проникает в кровь, и та бурлит по артериям и струится по венам светящейся, звонкой и легкой.

— А воздух… чистый и вкусный. Высунь кончик языка, и ты почувствуешь его прохладную мятную сладость. Хорошо, правда?

— Хорошо.

*** — В нашем сне не было солнечного света и чистой зимы. Была ночь с тысячью звезд. Вон Большая Медведица гонится за Стрельцом, грозя ему сияющей лапой. Пес наскакивает на Скорпиона, тряся лобастой головой — совсем как наш Бэбэм. Звезды вверху и звезды внизу, отраженные в темной воде. Мы стоим в ней по пояс. Берегов не видно. Ни звука, ни движения. Я держу тебя за руку. Я знаю, что тебя зовут Адам, а меня Ева, и мы в изначальном раю, в космосе до зарождения жизни, до грехопадения. И в то же время мы ощущаем свои далекие, спящие во времени и пространстве тела.

— Мне не хочется нарушать твое слияние с изначальным. Но нужно сказать. Я зачерпываю в горстях воду и опускаю в нее лицо. Капли скользят по коже, искрясь от звездного света. "Я сейчас умер".

— Брезжит серо-розовый рассвет. Искристая ночь отступает. Вселенский океан становится вдруг холодным и обжигает ноги. "Этого не может быть. Я не верю!"

— Ты снова стала самой собой. Растерянной и испуганной. "Остановилось сердце. Легкая смерть. Я такой не заслужил". "И что мне делать?" "Не знаю".