Два года на палубе - [9]

Остаток ночи и весь следующий день мы шли все под теми же глухо зарифленными парусами, так как ветер держался изрядно свежим. Град не выпадал более, зато хлестал проливной дождь, было холодно и тоскливо, тем более что мы не приготовились к такой погоде и были легко одеты. Сменившись, мы с большим удовольствием спустились вниз и натянули на себя все теплое, вплоть до высоких сапог и зюйдвесток. К заходу солнца шторм несколько стих, и на юго-западе начало проясняться. Мы отдали рифы и еще до полуночи поставили брамсели.

Мы уже ощутили близость Горна с его холодами и поэтому занялись необходимыми приготовлениями.

Вторник, 4 ноября. С рассветом слева по корме увидели землю — два одинаковых по форме, но неравной величины острова, довольно высокие, с плавными очертаниями. Это были Фолклендские острова. «Пилигрим» прошел между ними и побережьем Патагонии. Итак, мы вступили в область мыса Горн, имея превосходный ветер от северных румбов, неся лисели и надеясь быстро и без помех миновать это опасное место.

Глава V Мыс Горн

Среда, 5 ноября. Предыдущей ночью погода была благоприятна, так что мы ясно видели Магеллановы облака и Южный крест. Магеллановы облака состоят из трех малых туманностей [8] в южной части небосвода — двух ярких, наподобие Млечного пути, и одной темной. Они открываются как раз над линией горизонта сразу после прохождения тропика Козерога. Южный крест показывается с 18° северной широты и у мыса Горн стоит почти над головой. Это четыре звезды в форме креста — одно из самых ярких созвездий.

До полудня ветер дул слабо, но потом засвежело, и мы убрали бом-брамсели, но оставили пока лисели; капитан, сказал, что при возможности прошел бы с ними вокруг Горна. Незадолго до восьми часов (время захода солнца в этих широтах) в фор-люке раздался крик: «Пошел все наверх!» — и, выскочив на палубу, мы увидели катившееся на нас от зюйд-веста черное облако, закрывавшее собой все небо. «Вот и мыс Горн!» — заметил старший помощник. Едва мы успели взять паруса на гитовы, как оно накрыло нас. В несколько минут разошлась такая волна, какой мне еще не приходилось видеть. Она накатила спереди, и маленький бриг нырнул в нее, погрузившись всей носовой частью. Вода хлынула на палубу через носовые порты и клюзы, угрожая начисто смыть все за борт. У подветренных шпигатов воды было по пояс. Мы бросились к реям, взяли на марселях два рифа и убрали все остальные паруса. Но это не помогло. Бриг шел тяжело и скрипел под встречной волной, а шторм бушевал все сильнее. На нас с невообразимой яростью обрушился дождь со снегом и градом. Мы снова подтянули риф-тали, взяли все рифы на марселе, убрали грот и легли на правый галс. Нашим радужным надеждам пришел конец, и мы приготовились к противным ветрам и холодной погоде: спустили бом-брам-реи и сняли их такелаж, хотя все прочее наверху было оставлено, даже трюм-стеньги и лисель-спирты.

Всю ночь бушевал жестокий шторм — дождь, снег и град обрушивались на судно, ветер оставался противным и гнал высокую волну. На рассвете (около трех часов) вся палуба была покрыта снегом. Капитан послал стюарда наверх раздать вахте по стакану грога, и пока мы оставались у Горна, утренняя вахта всегда получала грог, а если приходилось брать рифы на марселях — то и вся команда. С восходом солнца облака рассеялись, и ветер, зайдя в корму, позволил поставить паруса и лечь почти точно по курсу.

Четверг, 6 ноября. В первую половину дня погода улучшилась, но к ночи все повторилось сызнова. На этот раз мы не легли в дрейф, как накануне, а пытались лавировать против ветра под зарифленными марселями, триселем и фор-стеньги-стакселем. Ночью подошла моя очередь стоять два часа за штурвалом. Несмотря на свою неопытность, я, к удовлетворению вахтенного помощника, справлялся с делом и за все плавание вокруг Горна ни меня, ни Стимсона ни разу не отстраняли от вахты на руле, что послужило для нас предметом особой гордости, так как требуется немалое умение и глаз, чтобы удержать судно на курсе при крутом бейдевинде, да еще против высокой волны. «Приводи к ветру, когда оно начинает уваливаться» — вот основное правило, и если из-за небрежности рулевого судно зачерпнет бортом, то с палубы может все начисто смыть или даже снести мачты.

Пятница, 7 ноября. К рассвету ветер стих, и все утро нас трясло на мертвой зыби, да еще в густом тумане. Штили здесь совершенно иные, чем в других частях океана, — все время накатывает такая высокая и частая зыбь, что нет ни минуты покоя. Поэтому суда здесь не поддаются управлению ни парусами, ни рулем и болтаются в воде, словно бревна. Нам пришлось раскрепить реи, туго обтянув брасы, и все как следует принайтовить на палубе. Верхние паруса оказались тем не менее полезными; хотя их может «унести» или разорвать при бросках судна на толчее волн, все же они значительно умеряют размахи качки на длинной волне, придавая движениям судна равномерность и плавность.

Утренний штиль напомнил мне о сцене, которую я забыл описать в свое время, но хорошо запомнил, поскольку в тот день мне впервые довелось услышать вблизи дыхание китов. Это было в ночь, когда мы проходили между островом Статена и Фолклендскими островами. Наша вахта стояла с полуночи до четырех, и, выйдя на палубу, мы увидели, что бриг совершенно неподвижен и окутан плотным туманом. Море было идеально гладкое, словно его полили маслом. Но время от времени, не нарушая этой зеркальной глади, набегала длинная зыбь и слегка приподнимала судно. Мы были окружены со всех сторон стаями медлительных китов, но не могли видеть их из-за тумана. То и дело слышались глубокие неторопливые вздохи. Некоторые вахтенные спали, другие сидели молча, и ничто не нарушало очарования и таинственности происходящего. Я стоял, перегнувшись через фальшборт, и слушал мерное дыхание гигантских существ. Временами мне чудилось, что я вижу, как рядом всплывает огромная черная туша; потом с шумным вздохом еще одна в отдалении, и тогда поверхность океана с ее невысокой, но мерной и длинной зыбью казалась мне мощной грудью, которая вздымалась в такт с ее собственным тяжелым и глубоким дыханием.