Два года на палубе - [19]

Видя, что он задерживается, мы оставили одного матроса присматривать за шлюпкой и пошли прогуляться по берегу бухты, протянувшейся почти на милю между двумя мысами. Высадились мы на единственно пригодном для этого месте, как раз посредине, где дно покрыто мелким песком. Ширина полосы песка от отметки самой полной воды до небольшого возвышения, где начинается земляной грунт, ярдов двадцать, и песок там настолько плотный, что пляж служит излюбленным местом для проведения скачек. Темнело, и силуэты стоявших на рейде кораблей уже едва различались. Ровными рядами накатывали большие валы, громоздясь, по мере приближения к берегу, все выше и выше. Они зависали над берегом белыми гребнями, а потом начинали быстро опрокидываться, словно детский карточный домик. Тем временем островитяне развернули свою шлюпку и, втащив ее в воду, стали загружать шкурами и салом. Как раз такой работой нам предстояло заниматься в самом ближайшем будущем, и мы посматривали на них с понятным любопытством. Они подтащили шлюпку на такую глубину, где каждая большая волна могла подхватить ее, и два человека, закатав штаны до колен, стояли по оба борта у носа, изо всех сил удерживая суденышко в нужном направлении, хотя их самих едва не сносило прибоем. Остальные бегали от шлюпки к отмели, на которой вне досягаемости воды была свалена груда высушенных бычьих шкур, не уступавших по твердости доскам. Они клали их себе на голову по одной, а то и по две штуки сразу и тащили к шлюпке, где один человек занимался только укладкой. Шкуры приходилось носить на голове, чтобы не замочить их, и мы заметили, что у всех островитян надеты толстые шерстяные шапочки. «Смотри, Билли, и мотай на ус», — сказал кто-то из наших товарищу. «Ну как, Дана, — обратился ко мне второй помощник, — не слишком-то похоже на Гарвардский колледж? А по-моему, это и есть настоящая работа головой». Откровенно говоря, подобное зрелище выглядело не очень обнадеживающим.

Разделавшись со шкурами, канаки принялись за мешки с салом (они были сшиты опять-таки из шкур и такой же величины, как мешки под муку). Носили их к шлюпке по двое, так что каждый держал на плече свой край. Потом островитяне стали готовиться к возвращению на судно, и здесь мы тоже могли многому научиться. Человек на корме вставил рулевое весло и поднялся во весь рост, двое с загребными веслами сели на банки, изготовившись грести сразу, как только шлюпка окажется на плаву. Двое стояли в воде, удерживая шлюпку за нос, и с первой большой волной, ухватившись за планширь, бегом потащили суденышко на глубину. Когда вода дошла им до подмышек, они подпрыгнули и, перегнувшись через борт, повалились в шлюпку. Гребцы ударили веслами, но шлюпка не пошла — ее отбросило почти на сухое место. Те двое на носу опять соскользнули в воду и во второй раз оказались удачливее — подбадривая себя громкими криками, канаки вывели шлюпку на глубокую воду и наконец отошли от берега. Мы смотрели им вслед, пока они не миновали полосу прибоя и не исчезли в темноте, уже скрывшей их судно.

Наши босые ноги стали мерзнуть на холодном песке; в болотах заквакали лягушки, и одинокая сова с отдаленного мыса время от времени издавала свой меланхолический крик. Мы уже подумывали, что «старику», как обычно называют капитана, пора бы и возвратиться. Через несколько минут послышался стук копыт, и появился всадник. Он шел галопом, потом, осадив лошадь, бросил нам несколько слов и, не дождавшись ответа, снова пустил лошадь вскачь и пропал в темноте. Он был смугл, как индеец, в широкополой испанской шляпе и закутан в пончо (иначе — серапе); из кожаных гамаш торчал длинный нож.

— Я попадаю вот уже в седьмой порт и нигде не видал пока ни единой христианской души, — изрек Билл Браун.

— Погоди, это еще не самое страшное, — успокоил его Джон.

Наша беседа была прервана появлением капитана. Мы столкнули шлюпку в воду и приготовились. Капитан, уже бывавший в этих местах и знавший, «что к чему», взял рулевое весло, и мы отошли от берега приблизительно так же, как и шлюпка с «Аякучо». Мне, как самому младшему, выпало удовольствие удерживать шлюпку за нос и насквозь промокнуть. Несмотря на большую волну, все обошлось благополучно, хотя шлюпку швыряло то вверх, то вниз, словно щепку. Через минуту мы были уже на мерной зыби и гребли на огонь, вывешенный на гафеле нашего судна.

Подойдя к борту брига, мы подняли все шлюпки и, нырнув в кубрик, первым делом переменили вымокшую одежду, после чего занялись ужином. Потом матросы зажгли свои трубки (а у кого были, то и сигары) и потребовали рассказать обо всем увиденном на берегу. При этом высказывались всяческие догадки относительно местных жителей, продолжительности рейса, погрузки шкур и еще о множестве вещей, пока не пробило восемь склянок, когда команду созвали на палубе, чтобы установить «якорную вахту». Нам полагалось стоять по двое, а так как ночи были долгие, каждая смена продолжалась два часа. Второй помощник должен был находиться на палубе до восьми, а с первыми лучами солнца команду уже поднимали. Прежде всего вахте вменялось в обязанность смотреть в оба и не прозевать, когда задует с зюйд-оста, а тогда сразу же поднимать старшего помощника. Каждые полчаса нужно было бить склянки, как в море. Вместе со мной от двенадцати до двух вахту стоял швед Джон; он ходил по левому борту, я по правому. С рассветом, сразу после подъема, последовала обычная процедура скатывания палубы, а к восьми нам уже раздали завтрак. Днем посланная на «Аякучо» шлюпка привезла четверть говяжьей туши, которая оказалась нам весьма кстати. Мы немало этому радовались, а старший помощник объявил, что на побережье у нас всегда будет свежее мясо, так как здесь оно дешевле солонины. Во время обеда раздался крик кока: «Парус!» — и, выбежав на палубу, мы увидели два судна, огибавших мыс. Одно из них было с корабельным вооружением и шло под брамселями, второе — бригантиной. Они обстенили марсели и спустили каждый по шлюпке, которые направились к нам. Флаг на корабле озадачил нас — оказалось, что это был «генуэзец», который ходит вдоль побережья с генеральным грузом. Он снова взял ветер и направился в море, так как шел в Сан-Франциско. На бригантине команда состояла из канаков с Сандвичевых островов, и один из них, говоривший немного по-английски, рассказал, что это «Лориотта» из Оаху под командой капитана Ная и они тоже возят шкуры и сало. На такой посудине, напоминающей обрубок, которую матросы прозвали ящиком из-под масла, как, впрочем, и на «Аякучо» и всех других, занятых в калифорнийской торговле, помощниками служат англичане и американцы. Из них же нанимают двух-трех надежных и опытных матросов для работы с такелажем и для прочих морских дел. Остальная команда — сплошь островитяне, которые весьма расторопны и прекрасно управляются со шлюпками.