Два года на палубе - [13]

Жизнь моряка в лучшем случае — это смешение малого добра с большим злом и немногих удовольствий со множеством страданий. Все заплетено в один клубок — прекрасное и отвратительное, возвышенное и обыденное, торжественное и нелепое.

Почти сразу после нашего возвращения на судно с печальным известием пожитки несчастного были пущены с аукциона. Правда, перед этим капитан созвал всю команду на палубе и спросил, все ли, по их мнению, было сделано для спасения погибшего и стоит ли оставаться долее на этом месте. Матросы единогласно подтвердили бесполезность задержки, поскольку Джордж не умел плавать и был очень тяжело одет. Мы разошлись, а бриг лег на прежний курс.

Законы мореплавания возлагают на капитана ответственность за имущество умершего во время рейса матроса, и, согласно установившемуся обычаю, устраивается аукцион, на котором команда приобретает вещи, а их стоимость вычитается при окончательном расчете. Таким образом можно избежать всех неприятностей и забот, связанных с их хранением, и, кроме того, одежда продается обычно дороже ее стоимости на берегу. Поэтому едва бриг снова лег на фордевинд, как сундучок Джорджа вынесли на бак, и началась распродажа. На свет извлекли куртки и штаны, которые мы еще совсем недавно видели на нем, и назначили им цену, хотя жизнь покинула владельца считанные минуты назад. Сундучок отнесли на ют и определили под ларь, так что из принадлежавшего Джорджу не осталось ничего. Впрочем, моряки неохотно надевают вещи покойного в том же рейсе без крайней необходимости.

Как всегда в таких случаях, смерть Джорджа вызвала разные толки. Один слышал, как он жалел, что так и не научился плавать, и говорил, что ему суждено утонуть. Другой утверждал, будто всякий рейс, если идешь против своего желания, непременно кончится плохо, а покойный, подписав контракт, истратил весь задаток и, хотя очень не хотел отправляться на «Пилигриме», был вынужден к тому, оказавшись на мели. Его приятель сообщил, что как раз накануне Джордж рассказывал ему о своем семействе и матери, чего с ним раньше никогда не бывало.

На следующий вечер, придя на камбуз за огнем, я застал кока в разговорчивом настроении, поэтому присел на запасной рангоут и дал ему возможность поболтать. Мне это было тем более интересно, что нашего негра буквально распирало от всяческих суеверий, столь широко распространенных среди моряков. Он поведал мне, что Джордж вспоминал про своих приятелей, а ведь мало кто умирает, не получив предупреждения. Это твердо доказано самим необычным поведением людей перед смертью. Потом он перескочил на другие поверья, про «Летучего Голландца» и прочее, и все это с таинственным видом, словно что-то не договаривая. В конце концов он высунул голову наружу и, удостоверившись, что поблизости никого нет, спросил меня шепотом:

— Слушай, ты не знаешь, кто таков наш плотник?

— Знаю, он немец.

— А какой немец?

— Из Бремена.

— А ты не путаешь?

Я уверил его, что плотник не понимает другого языка, кроме немецкого и английского.

— Тогда дело лучше, — отвечал кок, — а то я ужас как боялся, не финн ли он. И скажу тебе, все время ужас как угождал ему.

Я спросил о причине этого, и тут выяснилось, что все финны колдуны и имеют особую власть над ветрами и штормами. Я пытался возражать, но доводы его оказались куда сильнее (он знал по собственному опыту), и его не удалось сдвинуть с места. Он ходил на одном судне на Сандвичевы острова [11], и у них был парусный мастер-финн, который мог делать все, что ему вздумается. Этот человек не расставался с портерной бутылкой, всегда до половины заполненной ромом. Напивался он почти каждый день и мог часами сидеть перед стоявшей на столе посудиной и разговаривать с ней. В конце концов он перерезал себе горло, и все согласились, что в нем сидел бес.

Нашему коку рассказывали о таких случаях, когда за кормой корабля, лавировавшего в Финском заливе против ветра, бывало, появлялось другое судно и перегоняло его, и шло оно чисто в фордевинд под всеми лиселями, и оказывалось, что это судно из Финляндии.

— Уж я-то повидал таких; будь моя воля, и на шаг не подпускал бы их к палубе. Известное дело, коли им что не по вкусу, непременно подстроят какую-нибудь дьявольскую шутку.

Поскольку я еще сомневался, кок заявил, что лучше всех такое дело разрешит Джон, как самый старый из всей команды. Джон и вправду был самым старым среди нас, но зато и самым невежественным. Я все-таки согласился позвать Джона. Кок изложил ему дело, и тот, конечно же, встал на его сторону и заявил, что сам был на одном судне, которому пришлось две недели идти против встречного ветра, пока капитан не догадался, что матрос, которого он незадолго перед тем обругал, был финн. Тогда капитан сказал этому матросу, что, если он сейчас же не остановит противный ветер, его посадят в форпик и не дадут ни крошки. Финн не уступал, и капитан велел запереть его и не кормить. Тот держался еще полтора дня, но потом уж не вытерпел и сделал какую-то штуку, так что ветер совершенно переменился. После этого его выпустили.

— Ну, что ты на это скажешь? — спросил кок.