Два долгих летних дня, или Неотпразднованные именины - [4]

Июньские события 1762 года - кульминационный пункт в истории российских переворотов XVIII века. Современники и впоследствии многие историки не понимали смысла этих перемен и всерьез уверяли почтенную публику на Западе (а иногда и нас), что "...при помощи нескольких гренадеров, нескольких бочек вина и нескольких мешков золота в России можно сделать все, что угодно". Анализ переворотов - тема необъятная; хочу лишь обратить внимание на одну силу, которая ими двигала,- общественное мнение, или то, что именовалось публикой. И поняла это Екатерина II, которая в своих мемуарах постоянно подчеркивала, что с момента своего приезда в Россию она только и думала о расположении публики, приучая ее видеть в ней, Екатерине, свою надежду. И поступая так. она поступала логично и целенаправленно. Конечно, от келейного совещания, когда на трон после смерти Петра 1 возводится Екатерина 1, до возмущения Елизаветой Петровной гвардейских частей - дистанция огромного размера. Самым широким по размаху и вовлеченности в него именно публики стал переворот 1762 года.

Петра Федоровича погубило несоответствие его поведения той модели самодержца, которую стала создавать себе публика или, иначе говоря, сплачивающееся в корпорацию дворянство, получившее при Елизавете Петровне и других преемниках Петра 1 некоторую передышку от всесокрушающего деспотизма Петра Великого. Существует какая-то личностная нить в линии дед - внук правнук: Петр 1 - Петр III - Павел 1. Они - не просто самодержцы, они самодержцы, которых неуклонно несло к деспотизму. И если деспотический характер Петра Великого придавал его царствованию звучание трагедийное, то его правнук, Павел 1, употребил свойства своей деспотической натуры на создание романтико-трагедийно-фарсовой ситуации, а Петр III успел за свое недолгое царствование достичь лишь комедийно-фарсовых результатов (которых было, кстати, немало в деятельности и других его потомков и предков).

Петр III - невежественный (в отличие от сына) и нелюбознательный (в отличие от деда) человек, лишенный ясных нравственных устоев, ленивый, невоздержанный, хотя и обладавший, правда, весьма своеобразным чувством юмора и демократизмом (общая черта деспотов), не выдержал испытания властью. Он решил, что сам сан самодержца - его лучшая и единственная гарантия и что он может всегда, в любой миг его жизни поступать так, как он того хочет. Император не был злобен. Он никого не казнил, не преследовал, более того, это ему принадлежит манифест "О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству", освободивший это сословие от обязательной государевой службы. Это он окончательно упразднил страшное пугало петровской эпохи - Тайную розыскных дел канцелярию. Это он предвосхитил мысль Екатерины II о секуляризации церковных имений и запретил преследование возвращавшихся из-за рубежа раскольников. Это он закончил обременительную и ненужную России войну с Пруссией за чужие - австрийские и французские - интересы.

Но именно потому, что все его действия носили взрывной скоропалительный характер, ни у кого не было уверенности, что однажды выбранная система действий будет и дальше существовать. К порывам императора относились с опаской, а то и с прямым неприятием. Петр Федорович меньше всего был дипломатом и шармером: он полагал, что самодержцу это не нужно. А вот к эпатажу и кунштюкам сердце его так и льнуло, и он себе в них не отказывал. У гроба тетки, императрицы Елизаветы, он шутил, передразнивал священников, а в Духов день, как доносил французский посланник, "с громким смехом вышел из церкви". Адъютант начальника полиции Петербурга Андрей Болотов, часто наблюдавший императора, пишет о стыде, который охватывал присутствующих, когда Петр беседовал с иностранными дипломатами и проводил время в застольях с людьми случайными, например, с актерами и переводчиками итальянского театра. "А однажды, как теперь вижу, дошли до того, что вышедши с балкона прямо в сад, ну играть все тут же на усыпанной песком площадке, как играют маленькие ребятки; ну все прыгать на одной ножке, а другим согнутым коленом толкать своих товарищей. А по сему судите, каково же нам было тогда смотреть на зрелище сие из окон и видеть сим образом всех первейших в государстве людей, украшенных орденами и звездами, вдруг спрыгивающих, толкающихся и друг друга наземь валяющих?"

Но, думается, публика не просто шокировалась эксцентричностью человека, который столь не похож был на государя. Дело, конечно, глубже: опасались тиранства, своеволия, ибо действия и поведение государя были непредсказуемы и выходки его могли рассматриваться как симптомы деспотизма. Страх перед самодержавным произволом и личной незащищенностью - вот что ощущали люди.

Боялись и возвращения к засилью немцев - пруссаков и голштейнцев. И Петр Федорович делал все, чтобы страхи эти умножить. Плохо было не то, что он вывел Россию из тяжелой войны, это-то хорошо, плохо было то, как он это сделал. В столкновении с Россией Пруссия потерпела поражение. Петр же превратил победу тетушкиных фельдмаршалов и генералов в национальное унижение. 25 февраля 1762 года в Петербург прибыл прусский посланник адъютант короля Гольц, и Петр III предложил Фридриху II самому составить мирный договор, условия которого Гольц затем прочитал императору без свидетелей. Гольц становится ближайшим другом Петра. Император публично клянется в верности своему кумиру - Фридриху II, носит его портрет в перстне, вешает другой - над изголовьем. И наконец, император объявляет, что начинает новую войну - с Данией, чтобы отвоевать Шлезвиг, ранее принадлежавший герцогству Голштейн. После странного окончания войны с Пруссией государство вовлекается российским императором (или принцем Голштейнским? - вопрошает все та же публика) в нелепую войну с Данией.