Два дня в райгороде - [14]

Шрифт
Интервал

Когда мы въезжаем в Любогостицы, дождик перестает.


Иван Федосеевич хлопочет возле самовара: заваривает чай, подняв крышку, опускает в самовар чистую холстинку с яйцами… Он выкладывает на тарелку длинные пупырчатые огурцы из теплицы, от которых в комнате как бы становится солнечно, по-весеннему празднично. Об огурцах он говорит, что и за деньги почти ничего не берет в колхозе, так как иному покажется, будто председатель, имея большую власть, даром все тащит, а вот уж в зеленом огурчике не может себе отказать. Он откупоривает бутылку какого-то плодоягодного вина, изготовленного захолустным пищепромкомбинатом, и с обычной своей категоричностью решает за всех: «Белого пить не будем!» Наш друг и вообще-то способен выпить рюмку, две, а сегодня, после трудной ночной поездки и всего только четырех' часов сна, вино, видать по нему, вовсе нейдет.

Впервые я вижу, чтобы Иван Федосеевич так тяжело, по-стариковски, передвигал обутыми в валенки ногами, впервые думаю о нем, что он ведь почти старик. В редких волосах вокруг лысины деревенского книгочия и мудреца, в небритой бороде поблескивает седина. Он вздыхает, словно ему неможется, глядит устало, временами с удивительным в нем равнодушием. Этот его остановившийся взгляд как бы обращен внутрь.

Мне вспомнился рассказ о том, как однажды на пленуме обкома Иван Федосеевич говорил, что колхозам нашим больше четверти века, что за это время многие из тех, кто собирал крестьян в артель, а потом, хотя и были большие трудности, бессменно работал в колхозе, успели уже состариться. И не правильно ли будет, чтобы ветераны колхозного строя — заслуженные наши председатели — обеспечены были пенсией? Людям этим народ наш многим обязан. Это — наша гордость.

Надо бы, сказал он, подумать о тех, кто в самое трудное время не уходил из деревни, плечом своим подпирал нелегкий колхозный воз.

Иван Федосеевич принимается рассказывать о своей поездке.

Колхозы, где он побывал, охотно объединились, однако трудность была в том, кого из двух председателей оставить работать. В одном колхозе председатель был свой, в другом — приезжий из города. Про этого городского рассказывали, будто он в областном городе дом себе покупает, собирается поселить в нем тещу, а сам только и глядит, как бы туда сбежать… Приятель наш говорит, что он поверил этому, — надо сказать, что у него вообще несколько настороженное отношение к людям, приехавшим как бы выручать деревню, своебразная ревность тут, что ли!.. Однако при откровенном разговоре с глазу на глаз открылось, что все это оговор и сущая клевета, потому что товарищ этот как раз не покупает, а продает городской дом, тещу же хочет взять к себе, если только его выберут.

Что же до деревенского председателя…

Тут Иван Федосеевич багровеет, и вместе с гневом к нему словно возвращается крепость и сила втянувшегося в работу пожилого крестьянина.

Он говорит, что того председателя надо бы отдать под суд, но у него там изрядно дружков, в том числе и некоторые с партийными билетами.

Любопытно, что Иван Федосеевич не сказал: «коммунисты».

Один такой горлодер все кричал на собрании, что колхозная демократия попирается, всякие начальники не дают выбрать, кого народ желает.

Не с гневом уже, а с усмешкой рассказывает Иван Федосеевич, как он сшиб этого радетеля народного тремя вопросами. Он спросил его, во-первых, кто же тут начальник, — я живо представляю себе нашего друга, в немного обвисшей романовской шубе и смятом треухе, как он встал, повел глазами, разыскивая «начальника», и как смеялись при этом колхозники. Во-вторых, спросил он его, почему тот считает, что если поступят по его словам, так это демократия, а если по словам уполномоченного райкома партии, так это нарушение демократии. Наконец, задал он третий вопрос: что хорошего сделал для колхоза этот самый претендент?..

Народ хорошо чувствует слово, а Иван Федосеевич, хотя и пристрастен, подобно всякому самоучке, к иностранным словам, однако всегда ставит их к месту, будто со свистом, одним ударом вгонит в дерево гвоздь.

Теперь уж к тому кандидату в председатели на всю жизнь пристала кличка «претендент».

Под окнами дома Ивана Федосеевича стоят две громоздкие, новые, незнакомые мне сельскохозяйственные машины. Я спрашиваю— что это, уже по новому закону куплены?.. Иван Федо-сеевич небрежно отвечает, что нет, это эмтээсовские силосоуборочные комбайны. Зато потом, когда мы все отправляемся смотреть новый свинарник и навстречу нам движется нечто выкрашенное в красный цвет, чрезвычайно складное, напоминающее небольшой трактор, взгляд председателя загорается и он говорит с восхищением: «Самоходное шасси!» К этой машине можно прицепить, точнее, навесить чуть ли не любое сельскохозяйственное орудие либо тележку, и она станет делать нужную в хозяйстве работу. Ее можно пустить на любую здешнюю землю — склон ли это холма, ложбина, лужок среди кустов… В сущности, она так же универсальна и маневренна, как лошадь, но только значительно мощнее и содержать ее куда дешевле. Вот это и есть механический конь нечерноземной нашей стороны, и можно понять председателя колхоза, когда он жалеет, что продали ему только одно самоходное шасси.


Еще от автора Ефим Яковлевич Дорош
Деревенский дневник

Ефим Дорош около двадцати лет жизни отдал «Деревенскому дневнику», получившему широкую известность среди читателей и высокую оценку нашей критики.Изображение жизни древнего русского города на берегу озера и его окрестных сел, острая современность и глубокое проникновение в историю отечественной культуры, размышления об искусстве — все это, своеобразно соединяясь, составляет удивительную неповторимость этой книги.Отдельные ее части в разное время выходили в свет в нашем издательстве, но объединенные вместе под одной обложкой они собраны впервые в предлагаемом читателю сборнике.


Дождливое лето

Ефим Дорош около двадцати лет жизни отдал «Деревенскому дневнику», получившему широкую известность среди читателей и высокую оценку нашей критики.Изображение жизни древнего русского города на берегу озера и его окрестных сел, острая сов-ременность и глубокое проникновение в историю отечественной культуры, размышления об искусстве — все это, своеобразно соединяясь, составляет удивительную неповторимость этой книги.Отдельные ее части в разное время выходили в свет в нашем издательстве, но объединенные вместе под одной обложкой они собраны впервые в предлагаемом читателю сборнике.


Рекомендуем почитать
Осеннее равноденствие. Час судьбы

Новый роман талантливого прозаика Витаутаса Бубниса «Осеннее равноденствие» — о современной женщине. «Час судьбы» — многоплановое произведение. В событиях, связанных с крестьянской семьей Йотаутов, — отражение сложной жизни Литвы в период становления Советской власти. «Если у дерева подрубить корни, оно засохнет» — так говорит о необходимости возвращения в отчий дом главный герой романа — художник Саулюс Йотаута. Потому что отчий дом для него — это и родной очаг, и новая Литва.


Войди в каждый дом

Елизар Мальцев — известный советский писатель. Книги его посвящены жизни послевоенной советской деревни. В 1949 году его роману «От всего сердца» была присуждена Государственная премия СССР.В романе «Войди в каждый дом» Е. Мальцев продолжает разработку деревенской темы. В центре произведения современные методы руководства колхозом. Автор поднимает значительные общественно-политические и нравственные проблемы.Роман «Войди в каждый дом» неоднократно переиздавался и получил признание широкого читателя.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.