Два актера на одну роль - [37]

Мариетта. Так вы мне обещаете?

Родольф. Клянусь твоими глазами и губками.

Мариетта(пылко). Тогда я остаюсь.

Родольф. Вот так-то! А теперь вы — наша горничная, произведенная в чин нашей узаконенной любовницы, — найдите кого-нибудь, кто бы вас заменил и за вас работал.

Мариетта. Нет, Родольф, я хочу быть здесь вдвоем с вами, и к тому же я вас слишком люблю и никому не доверю заботу о вас.

Родольф. Хорошая ты девушка! И до чего же глупо было так далеко забираться в поисках сокровища, когда оно тут рядом. Я люблю тебя и душой и телом, расположение духа у меня просто пасторальное, и мы с тобою вкусим утехи Дафниса и Хлои. (Он сажает ее к себе на колени и укачивает, как ребенка.)

Появляется Альбер — человек положительный.

— Вот композиция, составленная совсем недурно; но вряд ли госпожа де М*** пришла бы в восторг, если б ее увидела.

Родольф. Хотел бы я, чтобы увидела.

Альбер. Значит, разлюбил?

Родольф. А разве я ее любил?

Альбер. Правду говоря, сомневаюсь. А твоя страсть — страсть художника?

Родольф. К черту страсть! Я гнался за нею, а она сама явилась ко мне.

Альбер. Так всегда и бывает. Рад, что ты снова рассуждаешь здраво. Воздаю благодарность Мариетте за успешное исцеление.

Мариетта. Далось оно мне не без труда, господин Альбер.

Альбер. Еще бы, недуг был тяжелый, берегись повторных вспышек.

Мариетта. О, тут уж я позабочусь, не допущу их, будьте покойны.

Родольф. Не бойся, душенька, ты так хороша и так добра, что опасаться тебе нечего.

Альбер. О дружище! Нужно быть просто безумцем, чтобы бежать из дома в надежде встретить поэзию. Поэзии нет ни здесь, ни там, она — в нас самих. Иные рыщут по всему свету, взывая к вдохновению, взирают на всевозможные красоты природы, а сами и не замечают, что в десяти лье от Парижа есть то, чего они ищут за тридевять земель. Сколько великолепных поэтических сюжетов найдешь ты вокруг, начиная с мансарды и кончая каморкой привратника, но не будет у них ни Гомера, ни Байрона; сколько смиренных сердец, изнывая, угасают в молчании, ибо огню, снедающему их, не суждено вырваться наружу и озарить все светом; сколько пролито слез, которые никому не дано осушить! Сколько страстей, сколько драм, о которых вовек никто не узнает, сколько погибших дарований, сколько побегов, увядших без воздуха! Комната, в которой мы сейчас сидим, такая уютная, такая мирная, такая обыденная, быть может, видела столько внезапных перемен в судьбах, столько домашних трагедий и семейных драм, сколько в театре Порт-Сен-Мартен разыгрывается за целый год. Супруги, любовники обменивались здесь первыми поцелуями, молодые женщины вкушали мучительные радости материнства, дети теряли старую мать. И смеялись люди, и плакали, и любили люди, и ревновали, и страдали люди, и наслаждались и стенали люди, и умирали среди четырех этих стен: вся человеческая жизнь на небольшой площадке. И хоть у актеров — участников всех этих драм, нет ни медно-смуглого цвета лица, нет кинжала и имя их не кончается на «и» или «о», но от этого в их душах не меньше страсти и любви, жажды мести и ненависти, и хоть сердце их бьется не под камзолом и не под панцирем, но бьется оно не менее быстро и сильно. И хотя развязка этих житейских реальных трагедий — не удар кинжала, не стакан с ядом, но в них не меньше жути и слез. Поверь мне, дружище, хоть поэзия и дитя небес, но она не пренебрегает самой обыденной жизнью; она охотно покидает синее небо Востока и складывает за спиною свои золоченые крылья, чтобы присесть у изголовья убогого ложа, под кровлей захудалой мансарды; она, подобно Христу, любит бедных и простых и призывает их к себе. Поэзия — всюду и везде: эта комната так же поэтична, как залив Байи, как Иския либо Лаго-Маджоре, — любое место, прослывшее поэтическим. В твоих силах найти здесь рудоносную жилу и разработать ее. А не удастся — ходатайствуй о сверхштатном месте где-нибудь в канцелярии или строчи критические статьи для какой-нибудь газетенки, ибо ты не поэт, и муза отворачивается от тебя. Погляди-ка, в этих стенах протекли лучшие годы твоей жизни; тут тебя посещали самые прекрасные мечты, самые яркие виденья. Ты уже издавна свыкся, сжился со всеми потаенными уголками, твои бока отменно приспособились ко всем их выступам, и ты, как улитка, уютно устроился в своей раковине. Эти стены знают, любят тебя и повторяют твой голос, твои шаги вернее, чем голос и шаги других; все вещи созданы для тебя, а ты создан для них. Когда ты входишь, качалка влюбленно тянется к тебе и умирает от желания заключить тебя в объятия; цветы на камине распускаются и склоняют головки, приветствуя тебя; стенные часы трезвонят, а стрелка летит радостно, во весь опор, спеша скорее добраться до того вожделенного часа, о котором оповещает звон, для тебя более сладостный, чем божественная музыка, — до часа обеда или завтрака; постель скромно улыбается тебе из глубины алькова и, зардевшись от смущения, выглядывает из-за пунцовых занавесок, будто говоря, что тебе двадцать лет, что твоя возлюбленная обворожительна; пламя танцует в камине, котелки стрекочут, как сороки, птицы поют, кошки мурлычут; все предметы обретают голос, все хотят выразить свое удовольствие; липа из сада протягивает ветви сквозь жалюзи, словно подает тебе руку и желает всякого благополучия; солнце встает тебе навстречу, ярко светит в окно, и пылинки еще веселее вальсируют в его лучах. Дом — это тело, а ты его душа, и ты одухотворяешь его: ты средоточие этого микрокосмоса. Зачем же тебе бежать отсюда — ведь в ином месте ты станешь второстепенным персонажем, а можешь быть главным! О, Родольф! Послушай меня, предай огню выспренние свои творенья в испанском и итальянском духе. Растение, перенесенное в другую среду, теряет свои свойства; южный арбуз на севере становится тыквой, северная редиска на юге — кольником. Не переселяйся же и ты, только на родной почве можно пустить могучие и глубокие корни: ты честный и славный малый, зачем же тебе превращаться в никчемного бродягу, которого первый же встречный козопас в Абруццских горах прогонит пинком в зад и сочтет олухом с полным на то основанием. Люби Мариетту, которая любит тебя, не задумываясь о том, артистичная или нет у тебя внешность, пиши стихи, как пишется; это и есть самое мудрое решение, и благодаря ему ты заживешь как подобает мужчине, и хоть жизнь твоя и не будет очень уж драматична, но от этого она не станет менее сладостной и поведет тебя по гладкой дороге, посыпанной песком, к той неведомой конечной цели, к которой идем все мы. Если кто-нибудь тебя оскорбляет, дерись на поединке, но не убивай противника на итальянский манер, ибо тебя всенепременно отправят на гильотину, а это меня раздосадовало бы немало, ибо ты человек хороший, хотя и изрядный сумасброд.