Два актера на одну роль - [171]

Молодой человек и молодая женщина стояли рядом, опершись на подоконник, и любовались этим дивным пейзажем; рука мужчины лежала на талии его подруги с ласковой непринужденностью, свидетельствовавшей о взаимной любви.

После нескольких минут безмолвного созерцания женщина выпрямилась, и стало видно ее прелестное лицо; читатель, наверное, узнал сеньору де Сальседо, или Милитону, если это привычное имя ему больше по душе. Нет нужды говорить, что молодой человек был не кто иной, как Андрес.

Тотчас же после бракосочетания Андрес с женой уехал в Гранаду, где у него был дом, унаследованный от дяди. Фелисиана отправилась с сэром Эдвардсом в Лондон, Каждая чета последовала, таким образом, велению своего сердца: первая стремилась к солнцу и поэзии, вторая — к цивилизации и туману.

Как уже говорила Милитона, она не захотела сразу войти в светское общество и занять там подобающее ей теперь положение; она боялась, что мужу придется краснеть из-за ее пусть даже милых оплошностей, и нашла приют в этом уединенном чудесном убежище, чтобы понемногу освоиться с роскошью.

Она изменилась к лучшему, как физически, так и духовно. Ее безукоризненная красота стала еще совершеннее. В мастерской иного великого скульптора можно увидеть порой дивную статую, которая кажется нам законченной, и все же художник находит возможным улучшить то, что мы считали завершенным.

Так случилось и с красотой Милитоны: счастье придало ей одухотворенность и лоск; множество прелестных черт приобрели пленительное изящество благодаря жизни в неге и холе. Ее безупречные по форме руки побелели, некоторая худоба, вызванная упорным трудом и тревогой о завтрашнем дне, прошла. Очертания ее прекрасного тела стали более мягкими, более женственными вследствие спокойной уверенности замужней женщины, и притом женщины богатой. Ее благодатная натура расцветала, ничем не стесненная, во всем своем блеске, во всем великолепии; ее девственный ум шутя воспринимал новые для него знания и усваивал их с поразительной легкостью. Андрес наслаждался, видя, как в его любимой рождается новая женщина, еще лучше прежней.

Вместо разочарования, порождаемого привычкой, он ежедневно находил у сеньоры де Сальседо новое милое свойство, неизвестную дотоле черту и радовался своему выбору, ибо у него хватило мужества сделать то, что в глазах светского общества является глупостью, то есть жениться, будучи богатым, на бедной, изумительно красивой и страстно влюбленной в него девушке. Не обязаны ли мужчины, обладающие состоянием, находить прекрасных, добродетельных, но безвестных девушек — цариц красоты, лишенных царства, и возводить их на золотой трон, который принадлежит им по праву?

Счастье молодых супругов было безоблачным. Однако Милитона вспоминала порой бедного Хуанчо, — он как в воду канул, — и от всего сердца желала, чтобы ее благополучие не было построено на чужом горе: мысль о страданиях матадора тревожила ее среди радости. «Он, наверное, позабыл меня, — думала Милитона, стараясь отогнать тягостные мысли, — он уехал в какую-нибудь чужую страну, далеко-далеко отсюда».

Неужели Хуанчо действительно забыл Милитону? Вряд ли. Он был не так далеко, как полагала молодая женщина, и если бы в эту минуту она взглянула на гребень каменной ограды над глубоким провалом, то увидела бы среди листвы неподвижные фосфоресцирующие глаза, подобные глазам тигра, и узнала бы их по блеску.

— Не хочешь ли совершить нашу любимую прогулку? — спросил Андрес у сеньоры де Сальседо. — Мы сходим в Хенералифе, насладимся горьким ароматом олеандров и послушаем, как кричат павлины на кипарисах Зораиды и Шен-де-Кёр.

— Еще жарко, мой друг, да и к тому же я не одета, — ответила Милитона.

— Не одета? Да ты прелестна в этом белом платье, с коралловым браслетом на руке и цветком граната, горящим в волосах. Набрось на себя мантилью, и мавританские короли, пожалуй, встанут из гробниц, когда ты войдешь в Альгамбру.

Милитона улыбнулась, расправила складки мантильи, взяла веер — этот неразлучный спутник испанки, — и направилась с мужем в Хенералифе, который расположен, как известно, на возвышенности, отделенной от холма Альгамбры с ее красными башнями живописнейшей в мире лощиной, где змеится среди великолепной растительности прихотливая тропинка; давайте обгоним немного счастливых супругов, которые медленно идут под густолиственным сводом, взявшись за руки, точно шаловливые дети.

За стволом смоковницы, чья темно-зеленая листва бросает черную тень на суживающуюся в этом месте тропинку, — уж не обман ли это зрения? — как будто блеснул ствол огнестрельного оружия, как будто вспыхнуло на солнце опущенное медное дуло мушкетона.

В зарослях мастиковых кустов и боярышника лежит ничком мужчина, как ягуар, приготовившийся к прыжку, чтобы неожиданно броситься на добычу: это Хуанчо, который уже два месяца живет в Гранаде, прячась в уединенных пещерах, вырытых цыганами в крутых склонах Сакромонте, возле подземелья христианских мучеников. За эти два месяца он постарел года на два: лицо почернело, щеки ввалились, глаза горят, как у человека, снедаемого одним всепоглощающим желанием. Желание это — убить Милитону.