Два адмирала - [24]

— Миссис Доттон, — сказал Блюуатер, дружески взяв ее за руку, — я надеюсь, что мы с вами старые друзья, если только вы не откажетесь назвать меня этим именем после всего, что между нами когда-то происходило.

— Ах, сэр! Я не должна была напоминать об этом! Ваше сочувствие и доброта так же приятны мне теперь, как и в ужасные минуты, когда мы первый раз с вами встретились.

— Следовательно, я не в первый раз имею удовольствие видеть вашу прекрасную дочь! Немудрено, что мне все казалось, будто я давно уже знаю это лицо или, лучше сказать, это выражение.

— Милдред была тогда еще ребенком, сэр, и вам трудно было удержать в памяти ее черты, тем более, что дети редко могут произвести сильное впечатление.

— Вам, как матери, я не должен бы был и говорить об этом, но, поверьте мне, что это очаровательное выражение мисс Милдред нельзя скоро забыть. Спросите господина Вичерли, он подтвердит вам мои слова.

— Что это! — воскликнула в эту минуту миссис Доттон прислушиваясь.

— В столовой что-то слишком шумно! Уж не повздорили ли эти господа из-за претендента!

— Там, кажется, в самом деле что-то не в порядке.

Стук в дверь прервал слова Блюуатера; когда дверь была отворена, в комнату вошел Галлейго, до того уже пьяный, что должен был придерживаться за косяк двери.

— Что скажешь? — сказал контр-адмирал угрюмо, вовсе не имея расположения шутить с пьяным. — Какая дерзость привела тебя опять сюда?

— Вовсе не дерзость, ваша милость, мы этого на старом «Плантере» и не знаем. Видите ли, сэр, в чем дело; так как здесь нет молодых господ, которые могли бы вам отрапортовать о случившемся, то я и решил взять эту обязанность на себя.

— Да говори же, в чем дело?

— Честь имею рапортовать вам, сэр, что флаг спущен и главнокомандующий отдает Богу душу!

— Боже! Неужели что-нибудь случилось с сэром Джервезом? Говори, говори скорее, или я тотчас отправлю тебя из этого Вавилона на судно, хоть бы теперь было за полночь!

— Ну, за полночь еще нет, сэр, а близко около этого.

— Добьюсь ли я от тебя толку? Что случилось с сэром Джервезом? — повторил Блюуатер, грозя содержателю пальцем.

— Мы так же здоровы, адмирал Блю, как и в то время, когда получили команду над «Плантером». Будто вам, адмирал Блю, неизвестно, что сэр Жерви готов пуститься во всякое время с кем угодно наперегонки, поплывет ли старое судно в Опорто или в пивоваренный чан?

— Повремените с минуту, сэр, — сказал Вичерли, — я пойду и узнаю истину.

— Мне кажется, придется тебя иначе спрашивать! — продолжал Блюуатер, когда Вичерли вышел.

— Видите ли, ваша милость, старый сэр Вичерли, здешний главнокомандующий, натянул было уж слишком сильно свои паруса в сравнении с младшими судами, и от этого опрокинулся вверх дном; теперь его тащут в док, чтобы осмотреть и, если можно, починить.

Бог знает, когда бы окончил свою болтовню Галлейго, привыкший брать все фразы или из кухонной, или из морской терминологии, если бы его не прервал возвратившийся Вичерли, который известил, что баронет действительно опасно захворал. С ним сделался за столом сильный припадок, который, по словам викария, едва ли не был апоплексическим ударом. Господин Ротергам пустил больному кровь, от чего ему несколько и полегчало; после этого тотчас послали за доктором. По просьбе миссис Доттон Вичерли снова оставил комнату, чтобы подробнее узнать о состоянии баронета.

— Sic transit gloria mundi, — проговорил тихо Блюуатер, опускаясь со своей обычной беспечностью в кресло, стоявшее в темном углу комнаты. — Этот баронет низвергнут со своего престола в минуту счастья и веселья, отчего же и с другим не может случиться того же!

Миссис Доттон не могла расслышать слов адмирала и потому, воображая, что он говорит о баронете, была сильно опечалена мыслью, что, может быть, тот, кого она так уважала и любила, беспощадно осуждаем в эту минуту.

— Сэр Вичерли один из добродетельнейших людей, — сказала она довольно поспешно, — и, может быть, самый лучший владелец во всей Англии. Он вовсе не предан предосудительной невоздержанности к вину более того, сколько позволительно человеку его звания. Вероятно, только беспредельная преданность престолу увлекла его сегодня далее того, сколько требовало бы благоразумие.

— Будьте уверены, дорогая миссис Доттон, что я гораздо лучшего мнения о нашем почтенном хозяине, притом же мы, моряки, вовсе не привыкли осуждать людей, любящих иногда повеселиться.

— О, я верю вам, адмирал Блюуатер, вам, столь известному своей воздержанной жизнью и непорочным поведением! Ах, я хорошо еще помню, как я трепетала, когда услышала ваше имя в числе главных членов комиссии, назначенной судить моего мужа.

— К чему вспоминать, миссис Доттон о том, что уже давно прошло! Разумеется, я не мог тогда вам помочь, потому что мой долг, моя присяга мне запрещали это; но теперь я не вижу ни одной причины, которая бы мешала нам быть искренними друзьями. Напротив, причин к нашей дружбе очень много. Этот милый ребенок так меня занимает, что я сам не знаю, что со мной делается.

Миссис Доттон задумалась и молчала: лета адмирала Блюуатера вовсе еще не препятствовали смотреть на красоту Милдред восторженными глазами. Горький опыт научил мисс быть во всем подозрительной; но она не имела причины дурно думать о том, характер которого она столько лет уважала. Милдред своей миловидностью, которая была в ней гораздо пленительнее самой красоты и прелести форм, приобрела себе массу друзей и поклонников, отчего же и почтенному адмиралу не присоединиться к числу их?