Душа осьминога. Тайны сознания удивительного существа - [34]

Кали также может двигать воронкой с удивительной гибкостью. Я думала, что этот эластичный орган прочно прикреплен к одной стороне ее головы. Но Кали демонстрирует нам, что это не так. Сначала ее воронка находится слева; затем она перемещает ее на 180 градусов вправо. Это так же удивительно, как если бы вы увидели человека, который высунул язык сначала изо рта, затем из одного уха, а потом из другого.

Кали распушает свои присоски, как воланы на пышном подъюбнике, и машет нам руками. Будь она человеком, это означало бы только одно — она нас дразнит, кокетливо призывая поиграть.

Когда приходит время уезжать, я захожу в Пресноводную галерею к Скотту, чтобы попрощаться, а заодно извиниться за причиняемые неудобства. Каждый раз, когда я приезжаю в океанариум, он посылает кого-нибудь вниз, чтобы провести меня в служебную зону. Несколько раз, когда я проходила без сопровождения, меня останавливали сотрудники, беспокоящиеся по поводу воров. (Раньше, пока на крышках аквариумов не были установлены замки, в океанариуме чаще всего воровали маленьких краснобрюхих черепашек, выращиваемых Биллом.) Скотт поговорил от моего имени с Уиллом Маланом, одним из координаторов обширной волонтерской программы. Шестьсот шестьдесят два взрослых волонтера ежегодно жертвуют океанариуму рабочее время на общую сумму около двух миллионов долларов, выполняя широкий спектр работ: от уборки пингвиньего помета до чтения образовательных лекций, кормления животных и помощи в проектировании новых экспозиций. Еще сотня молодых людей помогает в рамках программы стажировки и молодежного волонтерства. Все они носят специальные бейджи волонтера, позволяющие им находиться в служебной зоне.

Я не подхожу ни под одну из этих категорий, но Скотт приглашает меня в кабинет Уилла, где тот делает фото, которое будет красоваться на моем новом бейдже. После водных забав Кали моя шевелюра выглядит не слишком презентабельно, но я все равно вне себя от радости: отныне я — официальный «Наблюдатель за осьминогами».

Этот бейдж — настоящий талисман. Он дает мне доступ в океанариум даже тогда, когда он закрыт для посетителей. Это особенно важно сейчас, когда у меня появилась еще одна причина для посещения океанариума: Октавия отложила яйца.

Глава четвертая. Яйца

Начало, конец и материнство

Поскольку Октавия забилась в дальний угол своего логова под скальным навесом, она видна только со стороны публичной галереи. Летом Аквариум Новой Англии принимает около шести тысяч посетителей в день, поэтому, чтобы не попасть в традиционные бостонские пробки, когда жители пригорода разом отправляются на работу в город, и прибыть до открытия океанариума для широкой публики, я встаю в 5 утра и сажусь за руль.

На подземной парковке мне выделяют место в престижном секторе Крабов на третьем этаже. (Если бы я приехала после 9 утра, меня бы направили в сектор Медуз на пятом.) В вестибюле океанариума я машу рукой сотрудникам за информационной стойкой и начинаю подниматься по спиральной лестнице вверх: мимо экспозиций с малыми, очковыми и золотоволосыми пингвинами, которые шумными группками толпятся вокруг бассейнов; мимо экспозиции «Голубая дыра» с атлантическими гигантскими груперами; мимо экспозиции «Древние рыбы» с длинными серебристыми арованами с их костистыми языками и примитивными двоякодышащими рогозубами с четырьмя похожими на лепестки плавниками; мимо экспозиции «Мангровые болота». Я прохожу под висящим скелетом североатлантического гладкого кита, останавливаюсь поздороваться с электрическим угрем, ненадолго задерживаюсь перед форелями, миную экспозицию «Залив Мэн», резервуар «Острова Шолс» и аквариум с плоскими уродливыми рыбами-удильщиками около метра в длину с поэтическим названием «морской черт». Наконец, я прохожу мимо экспозиции «Тихоокеанская приливо-отливная зона» перед служебной лестницей к Пресноводной галерее и галерее Холодных Морей, а также к лифту на самый верх Гигантского Океанского аквариума. Мои шаги ускоряются, сердце бьется все быстрее: совсем скоро я увижу своего старого друга.

Октавия распласталась на потолке своего логова и, кажется, спит. Цвет и текстура ее кожи почти неотличимы от скалы; голова и мантия безвольно свисают вниз. Ее левый глаз открыт, но зрачок тоньше волоса. Правый глаз почти не видно из-за тени от щупальца, повернутого ко мне — вплоть до изгиба, скрытого темнотой. Кончики пяти щупалец обвивают скалистую крышу с обеих сторон, как завитки плюща. Я не вижу ни ее жабр, ни каких-либо признаков дыхания. Кажется, едва заметные движения ее тела вызваны только колыханием воды.

Я замираю перед витриной и наблюдаю за спящим осьминогом в режиме красного фильтра моего налобного фонарика, дабы не побеспокоить Октавию яркими огнями. Посещать ее так рано утром, когда в резервуаре еще не включили даже обычный тусклый свет, сродни медитации. Мне нужно подождать, пока мои глаза привыкнут к темноте, настроить мозг на восприятие едва заметных изменений и быть готовой к тому, что временное затишье может вдруг смениться лавиной событий и впечатлений.

Спящая Октавия — это само умиротворение, осьминожья Мадонна. Кажется, она стала больше с тех пор, когда я видела ее в последний раз. Ее голова и мантия теперь размером с крупный арбуз, который покупают для семейного пикника. Она что-то держит на своих перепонках — я не вижу, что именно, но замечаю, как под этим весом прогибается тонкая мембрана. Как спящий человек, время от времени Октавия вытягивает то одну, то другую руку, но в остальном ее тело неподвижно.