— Я пошутил, моя девочка, — сказал он. — Девушки для юношей, старухи — для стариков. Итак, несмотря ни на что, ты по-прежнему любишь Яна?
— Я люблю его, — отвечала Христина. — Я не могу иначе.
— И, если бы он захотел, ты пошла бы за него, какая бы душа у него ни была?
— Я люблю его, — отвечала Христина. — Я не могу иначе.
Старый Николас сидел один перед угасающим огнем. Что же главное в человеке — душа или тело? Ответ был не так прост, как он предполагал.
— Христина любила Яна, — так бормотал Николас, глядя на угасающий огонь, — когда у него была душа Яна. Она продолжает любить его, хотя теперь у него душа Николаса Снайдерса. Когда я спросил ее, могла ли бы она полюбить меня, в ее глазах был ужас, хотя душа Яна теперь во мне: она угадала это. Очевидно, действительный Ян, действительный Николас — это не душа, а тело. Если бы душа Христины вошла в тело госпожи Толяст, неужели бы я отвернулся от Христины, — от ее золотых волос, от ее бездонных глаз, от ее зовущих губ — ради сморщенного тела госпожи Толяст? Нет; при одной мысли об этом я содрогаюсь. Однако, когда во мне была душа Николаса Снайдерса, вдова не возбуждала во мне отвращения, а Христина для меня ничего не значила. Очевидно, мы любим душой, иначе Ян и сейчас любил бы Христину, а я был бы скрягой Ником. И вот я люблю Христину и, пользуясь умом и золотом Николаса Снайдерса, вопреки всем желаниям Николаса Снайдерса, делаю то, что — я уверен — приведет его в бешенство, когда душа его вернется в его тело. Ян же больше не думает о Христине и, ради земель и многочисленных мельниц госпожи Толяст, готов жениться на ней. Ясно, что главное в человеке — душа. Так разве не должен я радоваться при мысли о том, что я возвращаюсь обратно в свое тело, что я женюсь на Христине? Но я не радуюсь, я чувствую себя очень несчастным. Мне не суждено владеть душой Яна, я чувствую это; моя собственная душа вернется ко мне. Я опять стану черствым, грубым, скупым стариком, — таким, каким был раньше, только теперь я буду бедным и беспомощным. Люди будут смеяться надо мной, а я, бессильный сделать им зло, буду их только проклинать. Даже госпожа Толяст отвернется от меня, когда узнает все. И, однако, я должен это сделать: пока душа Яна во мне, я люблю Христину больше, чем самого себя. Я должен сделать это ради нее. Я люблю ее — я не могу иначе.
Старый Николас встал и взял серебряную фляжку искусной работы из того шкафа, куда он месяц назад спрятал ее.
— Осталось как раз еще два стакана, — задумчиво проговорил Николас, легонько взбалтывая содержимое фляжки около своего уха. Он положил фляжку перед собой на конторку, потом открыл еще раз старую зеленую счетную книгу, — кое-что оставалось недоделанным.
Рано утром он разбудил Христину.
— Возьми эти письма, Христина, — приказал он. — Когда ты разнесешь их все, — не раньше, — ступай к Яну; скажи ему, что я жду его здесь, чтобы переговорить с ним по делу.
Он поцеловал ее; казалось, ему не хочется, чтобы она уходила.
— Я скоро вернусь, — улыбнулась Христина.
— Когда прощаются, всегда говорят, что вернутся скоро.
Старый Николас предвидел, что столкнется с затруднениями. Ян был вполне доволен; он отнюдь не жаждал обратиться опять в сентиментального молодого дурака и посадить себе на шею бесприданницу жену. Теперь Ян мечтал о другом.
— Пей, парень, пей! — кричал нетерпеливо Николас, — пей, пока я не изменил своего намерения. Если ты только хочешь жениться на Христине, — она самая богатая невеста в Саардаме. Вот документ, смотри, прочитай его, читай скорее!
Тогда Ян согласился, и они выпили. И опять, как и в первый раз, между ними пронесся ветерок; и Ян на минуту закрыл руками глаза.
Пожалуй, он напрасно сделал это, потому что в тот же миг Николас схватил документ, который лежал перед Яном на конторке. Через секунду бумага уже пылала в камине.
— Я не так уж беден, как вы думали, — раздался каркающий голос Николаса. — Не так уж беден, как вы думали! Я свое опять наживу, опять наживу!
И скряга с отвратительным смехом начал танцевать перед пламенем, вытянув морщинистые руки, чтобы Ян не мог спасти горевшее приданое Христины.
Ян не рассказал об этом Христине. Несмотря на все его уговоры, она попробовала вернуться домой. Николас Снайдерс с проклятиями выгнал ее за дверь. Она ничего не понимала. Одно только было ясно, — что к ней вернулся Ян.
— Не иначе как у меня рассудок помрачился, — объяснял Ян. — Пусть добрые морские ветры принесут нам здоровье.
С палубы корабля Яна они смотрели на Саардам до тех пор, пока он не растаял в воздухе.
Христина немного поплакала при мысли, что она никогда больше не увидит Саардама, но Ян утешил ее, а потом новые лица вытеснили воспоминания о старых.
А старый Николас женился на вдове Толяст, но, к счастью, скоро умер, не успев причинить особенно много зла.
Много лет спустя Ян рассказал Христине всю историю, но она звучала слишком невероятно, и Христина, — хотя, конечно, не сказала этого, — не вполне поверила в нее, решив, что Ян просто хочет как-нибудь объяснить свое странное поведение в течение того месяца, когда он ухаживал за госпожой Толяст. Впрочем, было действительно странно, что Николас в течение того же самого короткого месяца был так непохож на себя.
