Душа нежна - [10]

Причины, о которых размышляет юноша, пристально рассмотрены и изучены целым сонмом философов, историков, социологов, публицистов. Открытия и откровения в данной области русской жизни достигают глубин вулканических кратеров. Лучшие умы России в нешуточной борьбе донесли до народа грозную правду. В литературе возникло целое влиятельное, широко читаемое литературное направление. На этом фоне юный деревенский житель рассуждает куда проще, "чешет затылок". И - уже как бы не о своем, кровном. Как бы задним числом. Подводя черту. Алешкин в очередной раз выступает с удивительным своим приемом отметания жизненного сюжета в его кульминации трагического обрыва. Сам вопрос "кому это нужно было" становится академическим.

А деревенскому человеку уже нужно выйти на большую дорогу. Пробиться сквозь неведомые дебри цивилизации. Войти в нее. Преобразить. То есть начать с того, с чего пошла проза, зародился роман.

Оставив позади прежнее историческое, классически романное время, писатель вышел из родной деревни, сам словно герой античного романа, расстающийся со своим греческим полисом.

Его героя ждали армия и стройки века, тюрьма и дебри города, борьба за выживание, распознавание следов истории в нынешнем дне, встреча с любовью и предательством, новые людские связи, жизненные ловушки - и еще зовущее непонятно как, но осуществиться, утвердиться, воззиждиться. Сотворить роман жизни.

Крепки в прозе Алешкина предпосылки неведомого творческого рывка. О том, что он потянет новый роман, говорит прежде всего неистребимая душевная выносливость при виде и испытании событий катастрофической эпохи, самовыкованность его писательского вооружения. В том числе и предстающие недостатками, по канонизированным меркам, достоинства его письма. С этого ракурса дотошность, скрупулезность, стремление все заметить и все описать, ничего не упустив, упорство в исчерпывающей договоренности прямо-таки необходимы на пути к роману грядущих времен. Так же и дар современности в восприятии былого, настоящего и грядущего у Алешкина говорит не только о художественной новизне, но и о том, что в жизни сегодня человеком снова начат поиск своего места под солнцем, своих социальных структур, своей страны. Исключительно важны мельчайшие приметы того, как мир ловит человека; приметы-предупреждения, ориентиры. У Алешкина они порой воссоздаются на атомарном уровне. Как и его герои, писатель Алешкин ухватлив и всезнающ - энциклопедично. Всегда расскажет, где, кем и как работают его герои, в чем суть работы, какие в ней операции, логичны ли они, мудры или бессмысленны; кто сколько зарабатывает, как заработать побольше либо украсть, кто, где и как дает и берет взятки; кто в каких условиях живет... В деревне - что где растет, куда и почем сдают урожаи, в городе - какие на заводах станки, с исчерпывающей информацией об их возрасте и пригодности, каковы чиновничьи кабинеты и апартаменты, все тропки в жилищных "зарослях", ходы товарообмена, оценки по одежке; на уровне властно-административном - от кого кто зависит и что зависит, кто с кем повязан, характер отношений верхов и низов, включая то, какими техническими средствами эта связь осуществляется.

При этой дотошности автор воскрешает множество богатой и забытой информации о жизни былой, не всем известной - о жизни разных социальных кругов. Деревенские люди, мечтающие об изобилии, буквально заставляют вспомнить об истинно русском житье-бытье. Воскрешают тот факт, что все ныне недоступные им деликатесы - национального происхождения, даже по названиям из русского быта. "Мясо тоже не сдаем, пускаем на продажу. Ой, какого только мяса в магазине не будет: куры, гуси, утки, говядина, баранина, шашлык, гуляш, азу, бефстроганы, котлеты, бифштекс, ромштекс", - здесь, конечно, слова часто иностранные, но суть не в том, это шедевры чисто русской кулинарии: "а свинина: ой, ребрышки, буженина, корейка, шпиг, ветчина простая, ветчина копченая! А колбас: ой, сколько колбас из своего мяса наварить можно..." Слюнки текут. А роскошь русской бани: "Вступили в моечную: деревянный, чистый до желтизны пол, широкая, такая же желтая скамья посреди, простой душ, душ Шарко, бассейн почти на полкомнаты. Передняя стенка бассейна стеклянная. Видна чистая прозрачная вода. На скамье шайки, березовые веники. Леонид Семенович взял один, встряхнул. Сухие листья зашуршали.

- Ах, попаримся славно! - сказал он радостно. - Люблю русскую баню. В финской не тот смак".

За рубежом - тоже наша жизнь, с живым интересом к иностранцам: "Итальянцы любят велосипедный спорт..." Западная цивилизация вообще описывается Алешкиным "по русским сведениям".

Добиваясь полного читательского доверия к своему знанию жизни, Алешкин пользуется этим доверием, чтобы бесстрашно бить в цель.

Кульминационная манера повествования писателя чрезвычайно грузоподъемна. В прозе Алешкина подняты острейшие, невероятнейшие, фантастичнейшие с обывательской точки зрения и привычек, романтичнейшие по душевному настрою, экстремальные жизненные ситуации.

Первая влюбленность юноши разбивается от столкновения с гнуснейшим женским развратом... Четко высвечены изломы предательства, интриг, заговоров, самых низменных инстинктов. И - верх чудовищного - законченно, во всей наглядности обрисовано истребление человека человеком. Писателю, по его собственным словам, "удается живо показать, как под влиянием обстоятельств человек превращается в убийцу, зверя". Диапазон обстоятельств широчайший. От эпических времен гражданской войны. Эпически развернутое повествование об антоновщине "Откровение Егора Анохина" мощно поддержано родовым историческим опытом писателя. Он с жадностью исследовал в архивах участие своих родных в крестьянском бунте, получившем название антоновщины. А пишет Алешкин глазами очевидца. Смерть Антонова: "Оглянулся он, увидел, что брат упал, и кинулся к нему, стреляя, пригибаясь. Добежал, остановился и вдруг выпрямился, вытянулся во весь рост, опустив руку с маузером, посмотрел на стрелявшего в него почти в упор Чиркуна и бочком упал в картофельную борозду, поливая кровью из разбитой головы тамбовскую землю". Вот Тухачевский: "Тухачевский молча перевел хмурые коровьи глаза на Егора и, не меняя раздражительного выражения сытого лица, бросил: