Душа и дьявол - [26]

Ощущение пробуждения — иначе я не могла назвать свое новое чувство. И это даже озадачило меня — пробуждение нашло когда являться, во втором часу ночи! И придется мне теперь ворочаться рядом с Сонькой. Я вообще не терплю посторонних в постели, разве что в исключительных случаях. А теперь все сложилось вместе — и прощай, сон! До рассвета промучаюсь, не иначе.

Но вышло совсем не так.

Я легла. Сонька под своим одеялом была такая теплая, что я это резко ощутила и умилилась. Мне захотелось, чтобы рядом, и не за двумя одеялами, было живое тепло, к которому в любой миг можно приникнуть. И я удивилась — как же я жила все это время? А главное, зачем и почему я так жила? Заставили меня, что ли? Почему я даже не пыталась внести в свою жизнь тепло? Откуда взялось упрямство, породившее в недобрую минуту мое вечное заклинание: «Я никому не нужна, но и мне никто не нужен!»

Рядом была Сонька, всего лишь Сонька. Если бы рядом был пес или кот, я все равно бы задумалась о природе и свойствах живого тепла. И, возможно, додумалась бы до того, что самое сильное, мощное, густое тепло возникает под мужской ладонью на женской щеке. Даже если эта ладонь прохладна, как ночной ветер.

Но я неожиданно для себя уснула, привалившись к Сонькиному боку, а когда проснулась — она уже вылезла из постели, сидела на краю, кутаясь в одеяло, и с интересом на меня смотрела.

— Доброе утро, — сказала я.

— Доброе, — согласилась Соня. — Я сейчас на тебя смотрела и удивлялась, как человек во сне меняется. У тебя же вечно такое лицо, будто ты готова перекусать. А во сне — ну ни капельки.

— Это была не я, — странное подозрение смутило меня.

— Не просыпайся, — попросила Соня. — Я сама чай заварю, и бутерброды намажу, ты только не просыпайся.

— Я уже проснулась.

— Тогда все это очень странно…

В Сонькиных словах вроде не было ничего удивительного — ей от меня немало доставалось, сперва на тренировках, потом за пределами зала. Я особа языкастая. Невзирая на это, она умудрилась понемногу привязать меня к себе. Видно, готова была терпеть мою кусачесть ради ощущения надежного, чуть ли не мужского плеча. Именно так я всегда понимала наши отношения.

Но сейчас они вдруг оказались совсем иными, и я даже не могла нашарить слов, чтобы объяснить их самой себе.

Я встала и подошла к зеркалу.

И мне не удалось сосредоточиться, чтобы встретить спокойный, уверенный и внимательный взгляд оттуда. А уж придавать лицу спокойствие я научилась вроде бы давным-давно.

Точно какую-то пленку унес на своих ладонях Зелиал. Мне не удавалось натянуть маску. Это раздражало. А когда я понемногу, словно сон из кусочков, сложила свой разговор с демоном, то стало мне совсем кисло. Я поняла, в чем дело, — это прощание выбило меня из колеи.

И потому я вся устремилась к единственному человеку, перед которым могу сейчас выговориться — а такой потребности у меня не было, пожалуй, с юности. Меня понесло к бабе Стасе — причем я же совершенно не знала, где и как ее искать!

Спровадив Соньку, я устремилась туда, где меня ждали лишь по вторникам.

Анна Анатольевна открыла мне дверь, и я впервые увидела се улыбающейся. Она была растрепана, в халате и босиком, даже без тапочек.

— Вы меня разбудили! — объявила она, хотя был уже одиннадцатый час. — Заходите! Завтракать будете?

Я хотела сказать ей, что уже скоро пора обедать, но тут окинула взглядом прихожую, случайно заглянула во все распахнутые двери — в ванную, кладовку, на кухню, — и все поняла. И прихожей стояли два чемодана, на вешалке висело летнее мужское пальто, в ванной на видном месте стоял таз с замоченными рубашками, а на разложенном диване, который я углядела сквозь портьеры, спал высокий крупный мужчина, седой и с лысиной.

— Муж вернулся! — поймав мой взгляд, с гордостью сообщила Анна Анатольевна. — Выставила его молодая-то. Вот — жить будем…

Я спросила адрес бабы Стаси и быстренько исчезла.

Бабу Стасю я обнаружила на лавочке перед подъездом. Она читала соседкам письмо от дочери. Увидев меня, она быстренько свернула свой бенефис, сделала знак, и мы поднялись к ней в гости.

— Так и думала! — воскликнула она, когда я передала ей прощальные слова Зелиала. — Умница он и добрый. Где-то в глубине верила я, что он всех нас на свободу отпустит, да и карает не за грехи наши глупые, а за мысль — душу нечистому продать. Да за само желание душу свою навеки погубить уже карать надо!

— Так что, бабушка, — вернула я ее от философских мыслей на землю, — придется мне теперь без него разбираться со своим маньячком. Он это знает и не возражает. Ты все грозилась обучить меня глаза отводить — ну, давай, я готова.

Баба Стася задумалась.

— А ведь не могу! — растерянно сказала она. — Ей-богу, не могу! Забыла! Словно и не умела никогда! Стой… поняла! Это же он договор сжег, и все силу утратило — и наша купля-продажа, и плата за душу с ней вместе!

Тут и меня охватило отчаяние. Из этого следовало, что и я лишилась всех своих способностей! Хотя — проник же мой взгляд сегодня сквозь портьеры?

— Баба Стася, а перекидываться?

— Она неуверенно провела по себе руками.

— Перо! — вдруг воскликнула она, шаря в волосах. Но пера не было.