Дурные деньги - [7]

Горло Степана словно петлей сдавило. Какое-то время оба шли молча. Низко над их головами с тревожными криками метались чибисы, по-местному пигалицы.

— Дедушка, это чего они? — первым заговорил Алешка.

— Кто, пигалицы? Они боятся — мы их гнезда разорим.

— Почему?

— Они на земле их вьют, в траве. Идем мы с тобой — и вдруг гнездо…

— А мы не будем его разорять.

— Можем не увидеть и ногой наступить.

— А на дороге они не вьют гнезд?

— На дороге не вьют.

— Тогда мы не наступим.

— Наступить-то не наступим…

— Они не видят разве, что мы по дороге идем?

— Видеть-то видят, да не знают…

— Вдруг мы куда-нибудь свернем, — высказал догадку Алешка.

— Конечно, можем и свернуть, — согласился Степан.

Дорога привела их к лесу. Чибисы остались позади, их почти уже не было слышно. Вдоль опушки тянулся дол со стоячей прозрачной водой.

— Это река? — спросил Алешка.

— Нет, не река, река дальше. А это дол. Фомин дол — называется.

— В нем рыба есть?

— Рыбы нет, только лягушки да жучки разные.

— А как мы перейдем этот дол?

— Вот я сейчас разуюсь…

Степан снял обувь и подвернул штаны.

— Пойдем ко мне на руки — перенесу.

— А здесь глубоко?

— Да нет, тебе по колено.

— Тогда я за тобой пойду.

— Пошли…

— Пошли…

На середине дола Алешка остановился и закричал:

— Ой, какая теплая!

Вода, действительно, была теплая, как парное молоко. Солнце прогрело ее до дна, и видно было, как все ее мелкое население резвится, ныряет, плавает — живет своей загадочной жизнью. Алешка склонился над водой, наблюдая за жучками, а Степан терпеливо ждал его на берегу.

Дальше дорога углублялась в лес, молодой, недавно поднявшийся на месте вырубки. Березы и осины то подступали вплотную к дороге, то разбегались в стороны, образуя густо заросшие разнотравьем поляны.

— Дедушка, а ягоды здесь растут? — оглядываясь по сторонам, спросил Алешка.

— Растут, — обнадежил Степан малыша, — только они еще не соспели.

— А почему здесь деревья все маленькие?

— Срубили большие-то.

— А зачем?

— Зачем? Чтобы планы выполнять.

— Какие планы?

— А разные…

Степан не умел отвечать на вопросы длинно, пространно. Получалось у него коротко и не всегда, наверное, понятно для восьмилетнего ребенка, которому требовались особые слова. Но где их взять Степану? Алешка же сыпал вопросами, как дерево сыплет на землю созревшими семенами. Плохо, когда обильный посев оборачивается скудными всходами. Но терять доверие ребенка Степан не хотел, а потому на вопросы его отвечал серьезно, не отмахивался от них. Так и шли они вдвоем, беседуя, пока за деревьями не открылось текучее серебро реки.

Река была небольшой и уютной. Когда-то она работала на человека, вращая мельничные колеса, в последние же годы сильно заросла и обмелела: лесоразработки не прошли для нее бесследно. Не давали ей покоя и браконьеры — хищное и жадное племя, которое тем больше грабит леса и реки, чем больше имеет. Очень немногие умеют довольствоваться только самым необходимым.

Увидев над водой стрекоз, Алешка замер. В глазах у него словно шторки раскрылись.

Стрекозы резвились над водой, отражаясь в ее глубоком, спокойном зеркале. Их тонкие, продолговатые, с зеленоватым отливом тельца то невесомо повисали в воздухе, то словно от легкого дуновения свободно перемещались в нем. Исполнив свой воздушный танец, они садились на склоненные над водой стебли и, чутко колебля прозрачные крылья, подолгу грелись на солнце.

Алешка попробовал поймать стрекозу, но ему не удалось.

— Дедушка, никак…

Степан не спускал глаз с ребенка — следил, чтобы тот не подбегал слишком близко к воде: долго ли оступиться, сорваться.

— А пусть, сынок, они летают. Недолго им летать-то.

— Куда же они потом денутся?

Этого Степан не знал. На помощь пришел Алешка.

— Знаю, знаю! — закричал он. — На зиму они засыпают, а летом опять просыпаются.

— Так и есть, — согласился Степан.

Удивительная она, река, — никак от себя не отпускает. Вроде бы и делать нечего — сидишь на берегу, на воду смотришь, а уйти не можешь. Домой уже давно пора — тем более что дорога неблизкая, но нет — сидишь и смотришь, как длинными лентами, словно живые, шевелятся водоросли на быстрине, как гуляет на просторе стайка мальков, а то и просто на небо, отраженное в воде, смотришь. Вода течет — и очищается душа от суеты, заботы. Горе, печаль она с собой уносит. Даже Алешка в конце концов присмирел и, оставив в покое стрекоз, сел рядом со Степаном, о чем-то своем задумался.

— Дедушка, а куда течет река? — спросил он, не отрывая глаз от воды.

— Все реки у нас в Волгу текут, — ответил Степан.

Они просидели бы долго, неторопливо разговаривая, но Степан вспомнил, что Алешка, наверное, проголодался.

— Пойдем-ка домой, сынок.

— Так не хочется уходить, — сознался Алешка.

— А мы еще придем, — пообещал Степан.

6

Рядом с домом Степана Гущина, со стороны крыльца, зиял пустырь. На нем когда-то стояли три дома, их разобрали и увезли с собой хозяева, пожелавшие расстаться с крестьянской долей. Пустырь зарос лопухами и полынью, а на месте огородов разросся терновник. Тут же стояли полусгнившая банька и покосившийся сарай с огромной дырой в небо вместо крыши.

Конечно же, пустырь привлек внимание Алешки. Однажды утром он приблизился к нему с палкой-кинжалом за поясом и палкой-ружьем наперевес. У границ таинственных владений его встретила большая зеленая лягушка, которая сидела под лопухом и во все глаза глядела на незнакомое существо, осторожно ступавшее по траве, еще не освободившейся от росы. Лягушка не стала искушать судьбу и в два прыжка исчезла в зарослях лопухов и чертополоха, которые укрыли ее так же надежно, как дремучий, нехоженый лес укрывает дикого зверя.