Началось второе отделение концерта, и Водов вышел на эстраду.
Не знаю почему, но сердце мое дрогнуло.
Он обвел публику спокойным взглядом и начал свою декламацию.
Это были стихи, которых я не встречала еще в печати, очевидно, не выпущенные в свет, чудесные и мелодичные, как музыка.
В них говорилось о том, как молодой поэт читал свою поэму во дворце короля. Вокруг него толпятся вельможи и рыцари. Прекрасные дамы, в драгоценных уборах, дарят ему свои улыбки. Сам король, маститый старец, сходит с трона, чтобы воздать должное молодому артисту. Но он ничего не видит, ничего не слышит. Ему не нужно похвал нарядной толпы, не нужно льстивых улыбок холодных красавиц… В самом отдаленном углу зала сидит его дорогая. На ней нет драгоценного убора, ни нарядного платья, но ее приговор дороже ему и милее льстивых речей первых красавиц королевства. Она поймет его поэму лучше всей этой суетливой и льстивой толпы, потому что сама она слагает песни, любимая музами не менее самого поэта. Он пробирается к ней через шумную толпу гостей, берет ее за руку и говорит ей, что она — избранница его сердца…
Водов кончил, а я все сидела, как приговоренная к смерти, боясь вникнуть в смысл только что прочитанного, боясь поверить своему счастью.
Эти звонкие рифмы, эта неподражаемая мелодия стиха посвящались мне. Нельзя было не понять, что тема схвачена не из мира фантазии, что Водов применил свое произведение или написал его, может быть, даже в честь новой зарождающейся между нами дружбы. Поэт, читающий в королевском дворце, — он сам, скромная девушка, любимая музами, — я.
Это ясно и понятно, как Божий день! Но чем? чем я заслужила такое счастье? Господь Великий и Милостивый, да неужели же, неужели же я могла произвести впечатление на этого талантливого человека?
В зале неистово аплодировали. Водов кланялся направо и налево с гордым достоинством, свойственным только избалованным судьбою людям. Я взглянула на него и вспыхнула до корней волос ярким румянцем смущения. Они, эти прекрасные глаза, смотрели мне прямо в зрачки с освещенной эстрады, а слегка побледневшие от волнения губы чуть заметно улыбались мне, только одной мне.
В эту ночь я не смыкала глаз до рассвета. Я горячо молилась и благодарила судьбу. Я, религиозная по натуре (мой отец внушил мне с первых лет детства любовь к Богу), и в дни скорбей и радостей всегда обращалась к Великому помощнику. Молитва подкрепила меня. Тихое счастье обвеяло меня своими крыльями. Мне казалось, что жизнь прекрасна, когда есть в мире человек, который ценит меня.
На днях приезжал с визитом Водов. Я забыла сказать, что тетя в вечер концерта пригласила его к нам.
Приехал неожиданно, в то время, когда я меньше всего думала о нем. Я сидела одна в маленькой приемной, с томиком Тургенева в руках, в ожидании Лили, обещавшей заехать за мною для прогулки со своей компаньонкой.
Едва лакей успел доложить о нем, как он уже был подле меня. Я скорее почувствовала его, нежели увидала. Он внес с собой струю морозного воздуха и какую-то особенную бодрость.
— Как только княжна, ваша тетушка, позвала меня, к вам я, как видите, сразу воспользовался ее приглашением, — первое, что сказал он, пожимая мою руку.
Я стояла потерянная, сконфуженная, забыв обязанности хозяйки, выронив томик Тургенева из своих дрожащих рук. Водов поднял книгу и положил ее на стол, все еще не сводя с меня взора.
И вдруг точно что подтолкнуло меня. Сделав над собою невероятное усилие, я отбросила досадное смущение и спросила:
— Сергей Вадимович, ведь то стихотворение, которое вы читали с эстрады три дня тому назад, посвящено…
— Вам, — договорил он просто.
Лица его я не видела, потому что опустила ресницы, чтобы не выдать выражение глубокого счастья, охватившего меня в эту минуту и отразившегося в моих глазах.
— Оно было посвящено вам как творцу «Сна девушки», восходящему светилу и будущей яркой звездочке на нашем литературном горизонте, — сказал он и низко, почтительно склонился передо мною.
Что-то дрогнуло внутри меня. Так вот оно что! Он интересуется не мною лично, а тем дарованием, которое угадывает во мне! И сердце мое больно сжалось от разочарование и стыда, но лишь на одну минуту.
«А разве всех других девушек не любят за что-то? — стараясь себя успокоить, рассуждала я, — одних за доброту, других за ум, третьих за красоту и грацию? Разве можно полюбить ничтожество? Нет, нет! Если суждено мне быть хоть крошечку любимой им, этим бесконечно милым человеком, пусть он любит за талант или за что другое, не все ли равно — лишь бы любил, лишь бы ценил и уважал меня, как друг, как брат, как товарищ».
Я подняла глаза и тотчас же поймала его направленный к моему лицу взгляд.
— Ну, а если вы ошибаетесь в моем даровании? — тихо, но твердо обратилась я к нему.
Он усмехнулся.
— Я, ведь, кроме «Сна девушки», ничего не написала! — продолжала я, ободренная его молчанием.
— И этого достаточно, — подхватил он быстро. — Вы знаете, знаменитый Лесков написал свою первую повесть тридцати лет от роду, княжна, а вам нет еще и восемнадцати…
— Но мне кажется почему-то, что я не напишу больше. Вот уж месяц не могу себя принудить взяться за перо.
