Дурная кровь - [56]

— Ах, собака, злодей, старый хрыч Митра! Ах, мать, ах, шлюха. Ах, отец, будь ты проклят… Ах! Вы-то ведь…

Софка понимала это так: вам, мол, все было позволено, вы могли делать все, что хотели: сыновей женили, снох себе выбирали! Взять хоть его самого, и его отец женил мальчишкой, и не то что может быть, а наверняка его жена, ставшая теперь свекровью, сперва жила с отцом, своим свекром! И сын его наверняка не сын ему, а брат! И все они, когда хотели, поступали с женами своих сыновей так, как поступали отцы с их женами. И только ему не позволяют! Только ему одному нельзя!..

Неизвестно, чем бы и когда все это кончилось, если бы не послышался испуганный голос стряпухи, обращенный к свекрови:

— Хозяйка, я больше к нему не пойду. Хочешь, иди сама, угомони его, уговори лечь и заснуть, чтобы молодожены могли… Как знаешь, но я больше ничего не могу сделать…

— Пойду! — послышался убитый, но решительный голос свекрови. И в самом деле, к всеобщему ужасу и удивлению, она вошла к нему.

Что произошло между ними, какой был разговор — неизвестно. Но судя по изменившемуся голосу Марко, по его свистящему, глухому, прерывающемуся от бешенства шепоту, наверняка у него и пена выступила на губах. Софка была уверена, что он истязает свою жену, выпытывая у нее признание, что и она жила со своим свекром, с его отцом, пока он был мальчишкой. И Софка чувствовала, что теперь все зависит от признания свекрови, — и не надо ему никаких слов, Марко все поймет по голосу, поведению, непроизвольному восклицанию. Признание ему сейчас было необходимо, как оправдание; получив его, он немедленно, в отместку жене и покойному отцу, бросился бы к Софке… А что Софка не ошибалась, что он действительно мучил и истязал жену, добиваясь у нее признания, подтверждали испуганные крики и возгласы свекрови:

— Марко! Марко! Молчи, бога побойся!.. Ой, беда! Неужели свекор… Пусть земля разверзнется и всех нас поглотит! Горе мне, до чего дожила! Ох, беда! Господи боже! Господи!

Раздался страшный голос Марко:

— Я твой господь!

И тупой сильный удар. Затем слабый вскрик теряющей сознание свекрови. Арса, несмотря на обуявший его страх, все же вертелся поблизости и время от времени заглядывал в комнату; было слышно, как он крикнул:

— Хозяин хозяйку убил!

Софка, понимая, что теперь уже некуда деваться, — исчезла последняя надежда на спасение, лежала почти в беспамятстве. Кровь прольет, все разнесет, а все же она будет его… Непонятный шум у двери ее комнаты сразу привел ее в чувство и заставил оцепенеть. У самого порога кто-то барахтался и пыхтел. Сомнений быть не могло — это был он! И не то что он куда-то пошел и случайно споткнулся у ее порога, он намеренно направился сюда, но потом вдруг осознал, что делает, — и ужас сковал его. Не было сил открыть дверь и войти к ней, и он упал на пороге. А из горницы, где ничком лежала свекровь с окровавленной головой, все еще неслись причитания, тихие, безнадежные, жалобные:

— Ох, беда! Горе мое! Ох, матушка! Долюшка моя горемычная!

Но для Марко, лежавшего у дверей комнаты, почти у Софкиных ног, всего этого не существовало. Между ним и домом, женой с ее стенаниями все было кончено, как и со всей жизнью, детством, отцом, матерью, а главное, с отцом, проклятым отцом, чтоб кости его в гробу не знали покоя за то, что он, по обычаю, женил сына мальчишкой, несмышленым ребенком, и теперь ему никогда не познать, не пережить настоящего чувства. Сейчас вот он лежит у порога ее комнаты, в душе его все клокочет, он борется с самим собой; сквозь пальцы поднятой над головой руки, касающейся двери, сквозь щели, сквозь самую землю до него доносилось благоухание Софки. Ему казалось, что он слышит, как бьется ее сердце, чувствует, как горят ее сочные страстные губы, как нежно благоухают волосы, разбросанные по постели, обвивающие и покрывающие ее тело…

Софка слышала, как он кряхтит и барахтается изо всех сил, стараясь толкнуть дверь хотя бы головой или плечом, отворить ее и войти. Но тщетно, он снова падал. Руки, локти, колени не слушались, стенания жены душили его, словно веревка на шее. Они не давали ему встать и переступить порог. А вернуться назад, в горницу, к жене, было свыше его сил, — с этим было покончено! А ее стенания, именно потому, что они не звали на помощь, а были едва слышны, подавленные, безнадежные, все сильнее поражали его слух. Ему чудилось, что они вместе с потолком, балками, черепицей, всем домом обрушиваются на его голову, бьют по темени, вонзаются в мозг. С трудом овладев собой, он встал на четвереньки, поднялся и, пошатываясь, пошел во двор.

— Арса, кушаки!

Пробормотав эти слова, он едва добрел до угловой балки дома, оперся на нее, чтобы удержаться на ногах, пока Арса его опояшет.

Арса прибежал. Принялся его опоясывать, но дело шло туго, Марко весь дрожал и трясся. В груди у него клокотало, судорога сводила тело, пояса сползали. Он ничего не видел, кроме стоявшего перед ним слуги; все силы уходили на то, чтобы не упасть и удержать руки поднятыми, чтобы Арса мог туже затянуть пояса. Ее слышно он пробормотал:

— Коня!

Арса надел на него новый пояс. Марко ничего не чувствовал, он оцепенело вслушивался, не доносится ли каких-нибудь звуков из комнаты Софки, где еще горела свеча. К счастью, ничего не было слышно, ни слез, ни стонов. Зато из другой комнаты продолжали раздаваться глухие причитания жены; Марко казалось, что ее лицо, залитое кровью, все глубже и глубже зарывается в землю. А ночь стояла по-прежнему темная, мощеный двор был безмятежно спокоен. Лишь из угла в глубине двора, куда сливали и выкидывали нечистоты, несло навозом и гнилью. И этот запах все сильнее и сильнее бил в нос. Марко начал приходить в себя. Вспомнил все, что случилось. Содрогнувшись в последний раз, он резким движением взялся за нож, заткнутый за пояс. Но, увидев, что Арса подводит коня и может заметить, остановился. И чтобы слуга не догадался, Марко той же рукой, которой хотел выхватить нож и вонзить его в свою грудь, вытер пот со лба. Им снова овладел ужас, снова он почувствовал удушье… Арсе пришлось самому вложить его ногу в стремя. Марко безвольно держался за луку седла, но вдруг с неожиданной силой вскочил в седло и ножом хватил коня по крупу. Брызнула кровь. Конь, сверкнув в темноте, вздыбился и, разрывая мостовую, ринулся вперед. Софка слышала, как Арса, влетев на кухню, крикнул свекрови: