Дурная кровь - [19]

Она знала, что все эти ароматы, с каждой минутой усиливаясь, проникнут к ней сквозь тишину. А тишина будет все глубже и шире. Словно утомившись от дневных дел и совершив положенное, жизнь медленно отступит, чтоб отдохнуть в ожидании вечера и ночи. Лишь изредка слышался запоздалый скрип коромысла у колодца, шаги на улице. Слуга или мальчик из магазина поспешно проходил с покупками, которые хозяин сделал на базаре; чаще всего это были выглаженные фески на болванках или новые, сшитые у портного платья. В наступающем сумраке разливалась тишина и только в церквах, как городских, так и окрестных, продолжали звонить колокола. В эту пору Софка всегда испытывала особенно сильный страх. Поэтому она, хотя и знала, что заперла ворота, все же, накинув на голову платок, спустилась вниз. Торопясь, пока еще было видно, она с трепетом вошла в кухню, чтобы закрыть дверь в большую комнату. Туда она не решалась входить, так как в глубине было совсем темно. Затворив за собой и кухонную дверь, Софка почувствовала облегчение. Дойдя до ворот и убедившись, что и они хорошо заперты, она пошла назад, успокоенная и умиротворенная.

Как всегда, когда она в такие вечера, заперев ворота, оставалась одна и шла мимо колодца, ее охватывало сладостное томление. Она уже не решалась подняться на второй этаж и сидеть в комнате одна, так как знала, что на нее сразу найдет «ее настроение». Знала, что, хотя мать пошла на кладбище, что сейчас страстная, скорбная неделя, когда даже улыбаться грех, состояние сладостного возбуждения, как это ни грешно, еще сильнее овладеет ее существом.

И чтобы избавить себя от греха, Софка, делая вид, что занята чем-то, стала слоняться по двору, главным образом у ворот, до которых доходил шум города, придававший ей храбрости. Из сада потянуло живительной, ласкающей прохладой. С кладбища продолжал доноситься тяжелый, размеренный звон колоколов, мучительно отзывавшийся в душе Софки. Неизвестно почему, ее бросило в жар. Она не решалась войти в кухню, а тем более в спальню, большую мрачную комнату на первом этаже со шкафами в стенах и домашней баней. В страхе ей мерещилось, что из шкафов может кто-то вылезти. Против воли она все же побежала наверх. Села у окна на тахту среди мягких, взбитых красных подушек. Тело ее горело, лоб и руки были в поту. Она боялась двинуться, а тем более встать и закрыть окна и двери.

Кто знает, сколько времени она бы просидела так, если бы снизу не послышался стук в ворота. Негромкий и легкий, он мог принадлежать только человеку усталому, не желавшему привлекать внимание прохожих и слабо ударившему разок-другой, лишь бы его услышали в доме и поскорее отворили. Вслед за стуком послышался утомленный голос матери:

— Софка, отвори!

Обрадовавшись, Софка пошла отворять. Да и пора было им с Магдой вернуться, потому что от стен ограды уже веяло запахом накопившейся за день пыли. Но пока она сошла вниз и неторопливо направилась к воротам, Магда, как всегда шедшая напрямик дворами, чтобы прийти раньше матери и отворить ей ворота, и теперь, оставив корзину на кухне, опередила Софку.

— Постой, Софка, я сама, — сказала она, отстраняя Софку и отворяя ворота.

Мать ждала, с трудом переводя дух от усталости, слез и обилия съеденного на кладбище.

— Пришли? — коротко спросила Софка, беря у матери полотенце, в которое, когда они шли на кладбище, были завернуты свечи, базилик и другие цветы, а теперь — печенья и прочие гостинцы.

— Пришли! — ответила мать, входя во двор.

Софка задержалась у ворот, чтобы их запереть. Она слышала, как Магда побежала вперед, чтобы поспеть в дом прежде матери, убрать все с дороги и зажечь свечу, дабы хозяйка не споткнулась обо что-нибудь в полумраке. Софка вошла вслед за ними, раздраженная и усталая от пережитого страха.

Магда уже возилась на кухне. Разожгла огонь в очаге и разбирала большую корзину, которую несла на голове. Она была набита остатками пирогов, которые не удалось раздать на кладбище, а также пирогами и гостинцами, полученными в обмен на то, что они раздали по соседним могилам. И как всегда, когда она возвращалась с поминок, Магда после большого количества выпитой ракии ежеминутно прикладывалась к кувшину с водой. Чтобы не запачкать кувшин, она ловко ставила его на согнутый локоть и таким образом подносила ко рту и пила полными глотками. Затем, так и не утолив жажды, делала передышку. Вода ей казалась приятной и вкусной вовсе не после ракии, выпитой на кладбище; из других колодцев она вообще отказывалась пить, считая, что вода из них никуда не годится и не может идти ни в какое сравнение с их водой. Вздыхая, она приговаривала:

— Ох, и хороша же наша вода! Нигде такой нет!

Чтобы замять неловкость, Магда обернулась к Софке и стала, по своему обыкновению, рассказывать, как было на кладбище: кто какой пирог спек, какое угощение принес; кто пришел рано, кто поздно; кто как плакал и причитал; какого покойника больше поминали: мужа, отца, единственного сына, и до какого времени плакали; кто как был одет. Говорила она главным образом о матерях тех Софкиных подруг, которых, как Магда угадывала, та не любила, и больше всего о Миленковой и Трайковых.