Дурдом - [4]

Я начал искать благовидный предлог, чтобы свалить из этой компании, но не тут-то было. К нам присоединились трое незнакомцев — а это уже почти митинг…

Эх, если бы знать, что в этот момент собралось большинство действующих лиц этой истории!

Плечистый, вальяжный, элегантный, как холодильник

«Индесит», мужчина в клетчатом, с иголочки, стильном костюме, с неизменным радиотелефоном в кармане по идее должен был принадлежать к неистовому племени новорусаков. Но что-то мне подсказывало — нет, не из этой породы, хоть за его спиной и маячил крепкий, с каратистски набитыми кулаками субъект, подходящий на роль телохранителя при важной особе. На вид «каратисту» было лет тридцать, и его голубые глаза ничего не выражали. Судя по физиономии, вряд ли кто рискнул бы упрекнуть его в избытке интеллекта. Третьим в этой компании был чахоточный угрюмый тип с волосатой грудью. То, что грудь волосатая, было видно хорошо, поскольку на нем была розовая, в цветочках, майка, слегка прикрытая черным с синей полосой узким галстуком; Ниже шли отутюженные брюк похоже, от фрака, и завязанные тапочки с пумпончикам Половина его головы была выбрита наголо, зато на друге половине взрос запущенный сад нечесанных лохм. Ему было за тридцать, в его возрасте так одеваются только чересчур экстравагантные люди.

Вальяжный мужчина в стильном костюме оказался хорошим знакомым шефа и прокурора, он представил своих спутников. Пошли рукопожатия, сдержанно-вежливые улыбки — стандартная процедура знакомства. Я узнал, что «клетчатый костюм» — это профессор Дормидонт Тихонович Дульсинский. Голубоглазый зомби — его шофер Марсель Тихонов. А угрюмое огородное пугало — не кто иной, как надежа и опора россиянской культуры, главный режиссер «Завалинки» Вячеслав Грасский. Его рассеянны взор скользнул по нам и приобрел некоторую осмысленость, задержавшись на Кларе. Общаться с нами режиссеру не сильно хотелось, и своих чувств он не скрывал.

— Как вам спектакль моего молодого друга? — профессор лукаво улыбнулся.

— Не дотягивает, — поморщился Курляндский.

— До чего не дотягивает? — встрепенулся Грасский

— До статьи уголовного кодекса о распространении порнографии,

— Вы что, знаток уголовного кодекса? — недобро усмехнулся Грасский.

— Я прокурор, — виновато произнес Курляндский.

— Понятно, — Грасский, наливаясь ледяным презрением, сложил руки на груди. — Взгляд на искусство через оторванную подметку. Сквозь голенище сапога.

— Красиво, — оценил фразу Курляндский.

— Притом сапога нечищенного, — Грасский на глазах менялся, наливался лихорадочной энергией, голос его крепчал. — Скажите, прокурор способен понять что такое идея сублимации подсознательного экстаза в ритме тонких вибраций?

— Сложновато, — согласился Курляндский.

— А что такое трансформация космического "Я" в процессе совершенствования социума. Что такое виртуальные вселенские связи и закономерности. Это вам не какой-то кодекс, которым вы самонадеянно осмеливаетесь опутывать истинное искусство.

— Вообще-то сумасшедшинкой отдает. Последние слова Курляндского возымели волшебное действие. Режиссер подобрался, как поджарый голодный помойный кот, изготовившийся к прыжку на канарейку, глаза его яростно сверкнули.

— Чепуха! Все это нормально, естественно. Как можно не понимать этого?! Сумасшествие… Сумасшедшие — плесень общества! Отбросы Вселенной! А отбросы надо сжигать! Сжигать!

— Вопрос спорный, — опасливо произнес я, глядя на неожиданно и не по делу вышедшего из себя Грасского.

— Для вас — может быть. Для меня все тут ясно. Честь имею, господа, — он щелкнул задниками тапочек и собрался удалиться.

Клара кинула на меня холодный взор — мол, неча наезжать на всемирную знаменитость, тебе, валенку, не понять тонкой души художника — и кинулась в прорыв. — А мне кажется интересной мысль об интуитивном анализе фрейдовских постулатов на уровне искусства. Театр для этого подходит как нельзя лучше. Когда я была в абсурдистском театре в Париже…Грасский тут же растаял, и Клара отчалила от нашей компании, заливая режиссеру что-то о своих парижских ощущениях. Она обожает общаться с богемой и говорить на малопонятные темы. Она умеет вызывать у них интерес, так как «преувеличивает» без всякого зазрения совести. Хотя не была она ни в каком абсурдистском парижском театре. Да и вообще в Париже не была. Но Грасскому до этого не докопаться — «преувеличивает» Клара профессионально, ее в тыл врага забрасывать — никакая контрразведка бы не расколола.

— Не обращайте внимания на эксцентричность моего знакомого, — извинился профессор. — Художники, мечущиеся души.

— Вам нравится его чудовищный спектакль? — брезгливо поморщился Курляндский.

— Ну что вы. Просто я иногда прихожу сюда повидать моего бывшего пациента — Славу Грасского. Я потратил на его лечение почти год.

— И вы считаете, что вылечили его? Он в норме? —

Удивился я.

— Что такое норма? — пожал плечами профессор. — Спору психиатров о грани между нормой и патологией не одно столетие. Слава же… Скажем так — сегодня он адаптирован к жизни вне стационара.

Профессор говорил мягким, хорошо поставленным, воистину профессорским голосом. При этом он смотрел в глаза именно мне…