Дунин мох - [8]

— Они называются — устьица.

— Ну, скажи: если растение станет высасывать воду из болота, не может оно захватить и вредных кислот вместе с водой?

— Ну, конечно, может.

— Не будет это опасно для растения?

— Может быть и опасно, если захватит много вредных кислот.

— Теперь скажи мне, какой лист больше испарит воды — крупный или мелкий? Например, лист лопуха или лист клюквы?

Все мы закричали:

— Ну, конечно, лист лопуха? Какие же у клюквы листья — самые маленькие, да и то очень редко сидят.

— Ну, если так, скажите, ребята — у тех болотных трав, которые вы смотрели, листья очень велики? Посмотрите еще раз.

— Да, что же и смотреть, Павел Дмитриевич. Листья совсем маленькие. И у клюквы, я у голубики тоже не велики, и у брусники, и у подбела. А если у пушицы листья и длинные, зато очень узкие, как нитка.

— Это, ребята, не зря. Если бы у болотных трав были крупные листья, скажем, как у лопуха или подсолнуха, или хоть такие, как у луговых и лесных трав, то эти листья много бы испаряли воды. На место испаренной воды приходило бы из почвы много новой, а вместе с ней и много вредных кислот. Для растений была бы смерть. Значит — маленькие листья у болотных трав можно считать приспособлением?

— Можно, конечно, можно.

— Эта еще не все. Листья у болотных растений не только малы, — они и построены особенно. Посмотрите лист у багульника: сверху он темнозеленый, плотный. На этой стороне у него совсем нет устьиц — дырочек, через которые выходит пар. Все устьица на нижней стороне. А поглядите, какая она. Чем она покрыта?

— Она покрыта какими-то бурыми волосками.

— Эти волоски, как шуба, закрывают устьица от солнца и ветра и уменьшают испарение. И этого мало: посмотрите, как устроен край листа у багульника. Он заворочен вниз и покрывает часть нижней половины и те устьица, которые ближе к краю. Опять же испарение уменьшается. Дальше, возьмите лист подбела. Вы подумали, почему так называется это растение?

— Потому что у него лист снизу белый.

— Потрите его пальцем. Видите — стерлось. Эта белая, как будто пыль, тоже закрывает устьица и уменьшает испарение. А край как устроен?

— Край тоже заворочен. Павел Дмитриевич, посмотрите — у клюквы тоже самое: и белая пыль снизу, и край заворочен. Павел Дмитриевич, и у голубики тоже.

— Ну, вот видите. Эти завернутые края листьев у болотных растений, эти бурые волоски или белая пыль — что это? Разве это не приспособление к тому, чтоб меньше испарялось воды?

— Павел Дмитриевич, у лапландской ивы серебристые волоски тоже приспособление?

— Да, конечно! И они уменьшают испарение. Вот видите, сколько приспособлений есть у болотных растений. Травы, у которых нет таких приспособлений, не могли бы жить на болоте, даже если бы вы их здесь посадили. Вот теперь вы, пожалуй, уже сумеете сказать, почему на болоте растет меньше растений, чем на лугу или в лесу.

— Сумеем. Это потому, что на болоте могут жить не всякие травы, а только такие, у которых есть нужные приспособления.

— Ну, вот видите, растения нам и рассказали, почему они могут жить на болоте. А Миша говорит — не расскажут.

— Павел Дмитриевич, скажите вы нам, как это болото образовалось. А может быть оно всегда было?

— Я об этом вам расскажу, только не сейчас. Посмотрим сначала болото. А то ведь мы один край только видели. Пойдемте дальше.

Мы пошли.

Встреча со змеей

Сначала было сыровато, а потом совсем сухо. Идти по мху очень мягко, а все-таки утомительно. Да и жарко. Воздух такой густой, и запах очень сильный, как будто от смолы, но неприятный, так что у иных даже голова заболела. Игнат говорит, что это от голубики, — много ягод ели. Ее, действительно, у нас зовут «дурница», но только Павел Дмитриевич объяснил, что на голубику зря говорят. Голова болит не от голубики, а от багульника, от его запаха.

Чем дальше мы шли, тем сосенки становились все реже и мельче и кочки ниже. Остальные растения тоже стали мельче и реже, а под конец почти пропали. Зато очень много стало пушицы. Сначала мы все шли кучкой, а потом некоторые утомились и стали отставать. Вдруг Сережа закричал:

— Змея, змея!

Подскочил Игнат, схватил ствол сухой сосны и начал бить змею.

Когда мы подбежали, змея была уже убита, но еще дергалась. Оказалась она не велика, с аршин. Федя было накинулся на Игната.

— Ну, зачем ты ее убил? Ведь она тебя не трогала!

Федя очень жалостливый, — сам никого не обидит и другим не позволяет обижать.

Но Павел Дмитриевич сказал, что Игнат поступил правильно.

— Действительно Федя прав: зря убивать ничего живого не следует: ни лягушку, ни птицу. Но змею жалеть нечего: а вдруг бы вы, не заметивши, на нее настудили? Ведь она ужалит!

— А может быть это не змея, а уж? Ведь уж не кусается.

— Ну, какой же это уж? Ведь у ужа сзади щек желтые пятна, а у этой пятен нет. Это — гадюка. А потом, видите, вдоль спины у ней темная полоса изгибами. Такая полоса бывает только у гадюки. Правда, она не всегда видна, но у этой хорошо заметна.

Павел Дмитриевич пошевелил змею палочкой.

Оказывается, она еще жива — высунула и спрятала жало.

— Вот, могла бы ужалить, — сказал Игнат.

— Да разве змея жалом кусает? Жало — это язык и языком змея только ощупывает. А кусает она зубами. Мы сейчас их посмотрим.