Дунай - [35]

Памятники немецким князьям — музейные иллюстрации, саркофаг гренадера Республики и Наполеона, как и сама революция, — маленький памятник великим мечтам о свободе. Казарма, носящая сегодня имя Тилли, напоминает о других войнах, о крепких мечах, защищавших благородное семейство, а не благородное дело. Конечно, Латур тоже был обманут, потому что Наполеон пожертвовал им ради своих амбиций вместе с сотнями тысяч людей, которых император, как он цинично признался Меттерниху, готов был послать на смерть ради того, чтобы добиться успеха. Впрочем, человеческое ничтожество Наполеона не помешало встать под его знаменами истинно великой революции, хотя в скором времени она была предана.

Внимание Джиджи и Амедео, которым по душе и ореол славы, и научная точность, привлекла Гимназия имени Декарта — не архитектурой (здание напоминает большую коробку), а посвящением. В 1619 году Декарт проводил в этом городе зимние дни в уютной теплой комнате, именно здесь на него снизошло озарение, и он открыл универсальный метод познания. Мария Джудитта исчезла, Маддалена замерла перед гимназией и ждет, пока мужчины закончат беседу со сторожем. Ее прямая четкая фигура и распущенные волосы словно призваны доказать, что нет никакого противоречия между ясными и четкими идеями и ореолом истинной славы, дарованной лишь тем, кто несет в себе свет, тем, кого в Евангелии называют солью земли и светом мира.

Сердце нуждается в esprit de géometrie[39], как в доказательстве теоремы. Царство видимого измеряют угольником и компасом, кривая судьбы открывается взгляду благодаря системе абсцисс и ординат, в которую она помещена. Лишь точная разведка видимого позволяет добраться до его границ и заглянуть дальше — туда, откуда исходят сияние Маддалены и молчание Франчески. Проистекающие из тайного источника свет и молчание, как и все запредельное и невидимое, отличаются четкостью и геометричностью, не терпят смешения с неясной массой. Геометрия этого света способна подарить порядок и пронзительную ясность целой жизни, а не только серии уравнений. Пора бы Джиджи и Амедео прощаться с охранником, не стоит заставлять Маддалену так долго ждать.

17. Марилуиза Фляйссер из Ингольштадта

Подобно именам средневековых хронистов, имя деятельной писательницы неизменно сопровождается упоминанием ее родного города, имя и топоним словно составляют одно слово. Марилуизафляйссеризинголынтадта крепко привязана своими корнями, хотя эта связь и окрашена бунтом, к баварскому городу, прославившемуся военной доблестью, сохранившей девственность крепостью, которую осаждали бесчисленное множество раз и ни разу не взяли, городу, в котором в наши дни начинается доходящий до Триеста торжественно открытый нефтепровод.

Ингольштадт — город воинской доблести, начиная со штурма, осуществленного Густавом Адольфом в 1632 году, и кончая смертью Тилли, великого французского генерала, прославившегося участием в Тридцатилетней войне; начиная со знаменитой крепости, в которой во время Первой мировой содержались в плену Де Голль и маршал Тухачевский, и кончая сегодняшним знаменитым училищем военных строителей (которых в городе называли саперами). Саперам из Ингольштадта посвящена драма, написанная Мари- луизой Фляйссер в 1928-1929-м (и переработанная в 1968 году): драма вызвала громкий скандал и привела к тому, что Фляйссер, как нередко бывает с авторами, рисующими провинциальный мирок без должной слащавости, была отвергнута и осмеяна местным общественным мнением.

Как и другая, еще более значимая драма «Чистилище в Ингольштадте» и как все ее творчество, драма «Саперы из Ингольштадта» со скупой выразительностью повествует об удушающем насилии провинциальной жизни, о том, как тяжело в этой жизни и в этом обществе человеку, особенно женщине, чей крик боли и восстания постоянно звучит в произведениях Фляйссер — пронзительно, как голоса чаек, которые этим вечером кричат в темноте над рекой.

Марилуиза Фляйссер, которую Бруно Франк назвал «прекраснейшей грудью Миттель-Европы», пережила на собственном опыте и описала удушающее, угнетенное положение женщины; столкнувшись с насилием, она сумела восстать против него, путь даже ее восстание не было лишено противоречий и определенной патетики, сумела преодолеть его в своем эпическом творчестве. Фляйссер стала честным голосом всех находящихся в подчиненном положении женщин и даже рисковала быть сломленной, но она сумела подняться выше, создать в своих произведениях верный и узнаваемый портрет женской судьбы. Написанные ей страницы, особенно драматургия, отличаются сухой реалистичной точностью, которая сочетается с полнокровным народным натурализмом и с пророческой силой. Брехт, который помог Фляйссер войти в живший бурной жизнью берлинский мир и привел ее к славе, справедливо рассматривал ее как пример народной, истинно реалистичной литературы, свободной и от реалистических штампов, и от простонародной окраски; по мнению Брехта, только такая литература подходит Германии, благодаря этим качествам после долгого забвения имя Фляйссер недавно открыли заново.

Встреча с Брехтом оказалась для писательницы интеллектуальной удачей и, вероятно, экзистенциальной неудачей. В любовных отношениях с Брехтом (Фляйссер в какой-то момент ощутила острую потребность порвать с ним) она пережила и испытала на себе потребительское отношение со стороны мужчины и подчиненное положение женщины, которые она клеймила в своих произведениях, навязанное смешение товарищества и повиновения, культуры и сексуальности, животной преданности и животного бунта, который исключает равенство и в гневном протесте априори принимает неизбежность насилия над женщиной со стороны мужчины. Фляйссер писала, что Брехт потреблял людей и ей не удалось избавиться от роли предмета потребления.