Думы - [2]

НА ПУБЛИЧНОМ ЧТЕНИИ

Когда великий ум в час смерти погасает,

Он за собою вслед потомству оставляет,

Помимо всяких дел, еще и облик свой,

Каким он в жизни стал за долгою борьбой.,

И вот к нему тогда радетели подходят

И, уверяя всех, что память мертвых чтут,

В душе погаснувшей с фонариками бродят,

По сокровеннейшим мечтам ее снуют, —

В догадках, вымыслах и выводах мудреных

Кощунствуют при всех и, на правах ученых,

В любезном чаянье различных благостынь

Немытою рукой касаются святынь…

«Я задумался и — одинок остался…»

Я задумался и — одинок остался;

Полюбил и — жизнь великой степью стала;

Дружбу я узнал и — пламя степь спалило;

Плакал я и — василиски нарождались.

Стал молиться я — пошли по степи тени;

Стал надеяться и — свет небес погаснул;

Проклял я — застыло сердце в страхе;

Я заснул — но не нашел во сне покоя…

Усомнился я — заря зажглась на небе,

Звучный ключ пробился где-то животворный,

И по степи, неподвижной и алкавшей,

Поросль новая в цветах зазеленела…

БУДУЩИМ МОГИКАНАМ

Да, мы, смирясь, молчим… в конце концов —

бесспорно!..

Юродствующий век проходит над землей,

Он развивает ум старательно, упорно

И надсмехается над чувством и душой.

Ну, что ж? Положим так, что вовсе не позорно

Молчать сознательно, но заодно с толпой;

В веселье чувственности сытой и шальной

Засмеивать печаль и шествовать покорно!

Толпа всегда толпа! В толпе себя не видно;

В могилу заодно сойти с ней не обидно;

Но каково-то тем, кому судьба — стареть

И ждать, как подрастут иные поколенья

И окружат собой их, ждущих отпущенья,

Последних могикан, забывших умереть!

«Кто вам сказал, что ровно половина…»

Кто вам сказал, что ровно половина

Земли, та именно, что в ночь погружена,

Где темнота царит, где звезды светят зримо,

Вся отдана успокоенью сна?

Бессонных множество! Смеясь или кляня,

Они проводят в ночь живую ярость дня!

Кто вам сказал, что ровно половина

Земли вертящейся объята светлым днем?

А все образчики классической дремоты,

Умов, охваченных каким-то столбняком?

Нет! Полон день земли, в котором бьемся мы,

Духовной полночью, смущающей умы.

«Где только крик какой раздастся иль стенанье…»

Где только крик какой раздастся иль стенанье —

Не все ли то равно: родной или чужой —

Туда влечет меня неясное призванье

Быть утешителем, товарищем, слугой!

Там ищут помощи, там нужно утешенье,

На пиршестве тоски, на шабаше скорбей,

Там страждет человек, один во всем творенье,

Кружась сознательно в волнении зыбей!

Он делает круги в струях водоворота,

Бессильный выбраться из бездны роковой,

Без права на столбняк, на глупость идиота

И без виновности своей или чужой!

Ему дан ум на то, чтоб понимать крушенье,

Чтоб обобщать умом печали всех людей

И чтоб иметь свое, особенное мненье

При виде гибели, чужой или своей!

«Где только есть земля, в которой нас зароют…»

Где только есть земля, в которой нас зароют,

Где в небе облака свои узоры ткут,

В свой час цветет весна, зимою вьюги воют,

И отдых сладостный сменяет тяжкий труд.

Там есть картины, мысль, мечтанье, наслажденье,

И если жизни строй и злобен и суров,

То все же можно жить, исполнить назначенье;

А где же нет земли, весны и облаков?

Но если к этому прибавить то, что было,

Мечты счастливые и встречи прежних лет,

Как, друг за дружкою, то шло, то проходило,

Такая-то жила, такой-то не был сед;

Как с однолетками мы время коротали,

Как жизни смысл и цель казалися ясней, —

Вы вновь слагаетесь, разбитые скрижали

Полузабывшихся, но не пропавших дней.

«Край, лишенный живой красоты…»

Край, лишенный живой красоты,

В нем намеки одни да черты,

Все неясно в нем, полно теней,

Начиная от самых людей;

Если плачут — печаль их мелка,

Если любят — так любят слегка,

Вял и медлен неискренний труд,

Склад всей жизни изношен и худ,

Вечно смутен, тревожен их взгляд,

Все как будто о чем-то молчат…

Откровенной улыбки в них нет,

Ласки странны, двусмыслен совет…

Эта бледность породы людской

Родилась из природы самой:

Цепи мелких, пологих холмов,

Неприветные дебри лесов,

Реки, льющие волны сквозь сон,

Вечно серый, сырой небосклон…

Тяжкий холод суровой зимы,

Дни, бессильные выйти из тьмы,

Гладь немая безбрежных равнин —

Ряд не конченных кем-то картин…

Кто-то думал о них, рисовал,

Бросил кисти и сам задремал…

НА СУДОГОВОРЕНЬЕ

Там круглый год, почти всегда,

В угрюмом здании суда,

Когда вершить приходит суд,

Картины грустные встают;

Встают одна вослед другой,

С неудержимой быстротой,

Из мыслей, слов и дел людских,

В чертах, до ужаса живых…

И не один уж ряд имен

В синодик скорбный занесен,

И не с преступников одних

Спадают вдруг личины их:

Простой свидетель иногда

Важней судимых и суда;

Важней обоих их порой

Мы сами, в общем, всей толпой!

Но в грудах всяких, всяких дел,

Подлогов, взломов, мертвых тел,

Бессильной воли, злых умов,

Уродства чувств и фальши слов

И бесконечных верениц

Холодных душ и нервных лиц, —

Заметна общая черта:

Незрелой мысли пустота!

ВОПЛОЩЕНИЕ ЗЛА

Читали ль вы когда, как Достоевский страждет,

Как в изученье зла запутался Толстой?

По людям пустозвон, а жизнь решений жаждет,

Мышленье блудствует, безжалостен закон…

Сплелись для нас в венцы блаженства и мученья,

Под осененьем их дают морщины лбы;

Как зримый признак их, свой венчик отпущенья

Уносим мы с собой в безмолвные гробы.