Дуэт с Амелией - [17]

У меня голова кругом пошла. Она нахально вырвала у меня то, что ей не предназначалось, и, выкладывая мне все, что у нее накипело, воодушевлялась все больше и больше.

- Мозгов у Аннемарии кот наплакал. Потому и масла Михельману такая пропасть досталась. Понял теперь, цыпленок? Ну какой же ты чурбан! Донат дает Таушеру молоко. - Таушер дает Михельману масло. Михельман дает школьное свидетельство Аннсмарии, а ты, озорник, о боже, ты теперь стал мужчиной! Знаешь теперь, как дело делается!

Получив свое, она отпустила меня на свободу.

Утирая катившийся градом пот, я стал сгонять разбредшееся стадо.

А она, зажав в зубах подол юбки. подтянула штаны и завязала их тесемками где-то возле подмышек. Но молоть языком так и не перестала. Даже ухитрилась, все еще держа юбку в зубах, крикнуть мне вслед:

- Камеке-то каковы, кто бы мог подумать, а? Теперь им всем крышка.

- С чего ты взяла?

- Таушер сказал.

Я махнул рукой и убежал. На душе было противно: казалось, я весь с головы до ног в дерьме и уже никогда больше не увижу голубоватой дымки, светящейся осенью над кронами лиственниц.

К землянке я подходил, едва волоча ноги и вобрав голову в плечи.

Вчера вечером я ушел отсюда молодым и сильным, сегодня вернулся дрожащим от слабости стариком. И, предчувствуя недоброе, заглянул в землянку.

Постель, которую я вчера соорудил, была пуста. Амелии не было.

- Поле! крикнул я псу, чтобы он не дал овцам разбрестись. Потом сбросил со спины рюкзак и поставил на землю бидончик.

Жизнь дала трещину. Резкий порыв ветра полоснул меня по пылающему затылку,

и лиственницы показались метлами, воткнутыми древками в землю.

Но тут начало пучить одну из овец-живот у нес вздулся как шар. Трава была еще мокрая от росы. Слишком рано выгнал я стадо на пастбище.

Зажав овцу промеж ног, я принялся разминать ей живот. Когда она скорчилась, я обеими руками нажал на желудок и заставил ее срыгнуть. Ей сразу же полегчало.

11

Амелия вернулась к себе домой.

Наша соседка Хильда Рениеберг беспрерывно сновала между домом и курятником, причитая на ходу:

- Вот было бы делов! Вот было бы дедов!

- Да в чем дело-то?

Но Хильда только отмахнулась.

- И не спрашивайте, что наш-то про господ сказал, лучше не спрашивайте.

Нашего соседа, а ее мужа, звали Карл, как я уже упоминал. Но она никогда не говорила про него "мой-то", как другие жены про своих мужей, а всегда "наш-то", и это означало примерно то же самое, что "хозяин". Постепенно все в деревне стали называть его так. Он и впрямь был не просто ее мужем. Он был именно "хозяином" всей семьи, то есть жены, двоих сыновей, служивших в армии, и младшего сына Винфрида, собиравшегося учиться на садовника.

Карл был хозяином в доме, главой семьи, повелителем всех и вся. Он мог пожелать того или этого, ему готовили отдельно, причем три раза в день, а с работы он всегда возвращался таким мрачным и насупленным, что все семейство жалось на пороге, испуганно ожидая его приближения.

- Вон идет Наш-то!

- Наш-то зеленых бобов в рот не берст, - говаривала соседка, - терпеть их не может, потому как в зубах застревают.

Или:

- Господи боже, что скажет Наш-то, поленница совсем накренилась.

- Наш-то кур всегда сам щупает.

- У Нашего-то от кашля в колено отдает.

- Наш-то говорит, что наш Герхард живой и с войны как пить дать возвернется.

Ну вот, значит, Наш-то опять что-то сказал, причем про владельцев имения.

- И не спрашивайте лучше, что Наш-то про господ сказал!

Но стоило чуть-чуть выждать, и соседка сама зашептала:

- Наш-то говорит, Камеке, мол, голыми руками не возьмешь. Зря Михельман старался.

- Ну а как же письма...

- Обделался он с этими письмами, вот что Наш-то сказал. Они ему боком вышли.

Ага, боком вышли.

Оказалось, Камеке самолично приехал из Берлина и в мгновение ока все уладил. Так что Михельману пришлось явиться в замок и принести извинения.

Письма, которые он нашел, но так и не смог прочесть, были написаны и адресованы Карле неким Борисом Приимковым-Головиным еще в 1927 году.

- Он был русский князь из белых, понимаешь, - объяснила мне мать, - и в свое время имел высокий чин.

- Когда это - "в свое время"?

- Ну ладно, сходи-ка лучше в сарай за дровами. - вдруг рассердилась она.

Я понял одно-вся каша заварилась из-за того. что буквы, которыми теперь пользуются русские, то есть большевики, в том числе, например, и тот кочегар на тендере.

который выменял у Швофке картошку.

точь-в-точь такие же. какими в 1927 году Борис Головин написал те письма.

Ну вот. а почему он их написал, когда и зачем-об этом в Хоенгсрзе судили и рядили вплоть до глубокой ночи, - не знаю уж, сумею ли сейчас связно изложить самое главное.

Скорее всего, графиня Карла в 20-е годы.

когда она была еще молодой и восторженной девушкой и ног ее еще не коснулась болезнь, любила некоего Бориса ПриимковаГоловииа. А он никак не мог решиться, что ли, и тогда она вышла замуж за другого, а именно за Камеке, чем нанесла Борису страшный удар. И вот, сидя в кафе "Ротонда" в Париже, он писал ей такие душераздирающие письма, что она. как говорится, от расстройства чувств едва не отдала богу душу. Те самые письма, которые потом плавали в пруду и которые Михельману так хотелось прочесть. (Да разве ему одному?)