Дублинеска - [29]

Весомая светская литания. Припоминать книгу Биэна, думает Риба, – недурной способ приготовиться к поездке в Дублин, заодно это поможет выбраться из взявшего его в заложники уголка сознания, а значит, расширит его горизонты. Риба проглотил книгу Биэна в поезде, возвращавшем его из Лиона в Барселону, и, читая, воображал, будто он сидит за столом у железной двери в «Окленде», изумительном баре на углу Хикс и Атлантик из прекрасного романа «Когда ранишь Бруклин», вышедшего из-под пера его юного друга Нетски.

Он вспоминает, как на закате, уже дочитывая книгу Биэна и по-прежнему видя себя в «Окленде», он ощутил вдруг, что проживает сейчас вместе с Биэном это неповторимое и смутное мгновение, этот незабываемый миг – что-то между Джойсом и элегией, – когда сны автора постепенно впитывают окружающий его мир и гаснущий день, а впечатления дня сливаются с городскими звуками, трогательными обрывками чувств и чахлым светом, дотягивающимся до самых дверей «Челси», где никогда не тушат огней.

Где бы он был без Нью-Йорка? Словно в хлебе насущном, он нуждается в этой радости, охватывающей его всякий раз, когда он вспоминает об ожидающем его городе. Прямо сейчас из-за мыслей об отеле «Челси» и о Биэне он погрузился в особое «нью-йоркское» состояние – счастливую меланхолию, что-то вроде ностальгии по непрожитому. Думая о «Челси» и Биэне, он словно приближается к теплу и очарованию Нью-Йорка и к некоторым эпизодам из неслучившегося прошлого, ко всему тому, что по неясным для него самого причинам дарит ему радость столь же непостижимую, сколь и необходимую для жизни.

Как в сумерках, когда сгущается тьма, мы остро нуждаемся в живой душе рядом, так на рассвете нам нужно вспоминать, что у нас еще есть цели в жизни. Нью-Йорк в этом смысле отвечает всем требованиям, это идеальное топливо, чтобы продолжать жизненный путь. Самое приятное и одновременно самое странное воспоминание об этом городе, где Риба побывал дважды и куда, как он думает, ему предстоит вскоре перебраться, связано у него с вечером, проведенным в доме Сири Хустведт и Пола Остера. Он отправился туда в сопровождении юного Нетски. Этот вечер врезался ему в память по множеству причин и, в частности, потому, что ни разу после этого он не вышел из дому вечером. Это было его собственное решение, он хотел таким образом избежать соблазнов ночной жизни и в особенности – выпивки, а значит, позаботиться о собственном здоровье. Для Остеров он сделал исключение, но больше себе не потакал. Он до сих пор прекрасно помнит, как в день «большой поблажки» они с Нетски неспешно вышли из бара в музее Моргана на Мэдисон-авеню, двинулись в сторону Бруклинского моста и шли по нему полтора незабываемых часа. Он убедился в правоте своих барселонских друзей, утверждавших, что, идя пешком по мосту, можно почувствовать весь город.

– Когда пересекаешь мост от Манхэттена до Бруклина, – сказал ему Нетски, – будто в другой мир попадаешь. Очень люблю этот мост. И посвященные ему стихи самоубийцы Харта Крейна люблю тоже. Здесь я всякий раз чувствую себя счастливым. Мне очень здесь хорошо.

Шагая по мосту, Риба не мог не вспомнить себя в молодости, он тогда мечтал попасть в Нью-Йорк и тысячу раз пройти из конца в конец этот мост, связанный у него в сознании с Солом Беллоу, только что приехавшим сюда и тут же ощутившим себя хозяином мира. Много лет спустя один из друзей Беллоу, бывший рядом с ним в этот великий момент, рассказывал об этом так: «Я увидел, как, стоя на мосту, он окинул город взглядом, исполненным удивительной любви к людям. Было видно, что в это мгновение он словно пытается измерить скрытые силы всего сущего во вселенной, ощутить всю мощь мира, чтобы ей противостоять – он ждал, что мир заговорит с ним, и пообещал себе большое будущее».

– Знаешь, мне тоже очень нравится идти по этому мосту, – сказал он Нетски.

После чего, не упомянув Беллоу, рассказал, что идти пешком в Бруклин означало для него снова искать скрытые древние силы и призывать свою юность – время, когда он еще ждал, что однажды мир сам пойдет ему навстречу.

– Ты считал, что мир сам придет к тебе? – переспросил юный Нетски и хохотнул. Нетски уже несколько лет жил в Нью-Йорке, но ему ни разу не приходило в голову ничего подобного.

Тихие улочки привели их в викторианский Парк-Слоуп. Бруклин впустил их в себя, и они ощутили особую, только ему присущую атмосферу. Покуда они шли, Нетски говорил, что это непостижимое место имеет обыкновение проникать куда-то под кожу и оставаться там навсегда. Бруклин, говорил Нетски, это что-то вроде золотого запаса вселенной, и покуда в других местах расовое и национальное разнообразие может стать источником конфликтов, здесь царит гармония, а здешний ритм гуманнее и старше манхэттенского. Это великое место, закончил Нетски.

Они заходили все дальше, углублялись в Парк-Слоуп, приближаясь к дому из красного кирпича, трехэтажному «браунстоуну»[22] Остеров, больших друзей Нетски.

Риба и не подозревал, что в этом бруклинском доме его поджидает счастье, которое он так тщетно искал в свою первую нью-йоркскую поездку. Оно обрушилось на него внезапно, когда в полночь он вдруг сообразил, что сидит в гостях у Остеров, в своем чудесном городе. Мог ли он желать большего? Остеры были для него живым воплощением Нью-Йорка, а он был у них дома, в самом центре мира.