Друзья и родители - [14]

Но Вадик выбрал только три розы и, возвращая букет, сказал:

– А эти, Неонила Ефимовна, вы оставьте себе, потому что они в вагоне завянут. Жалко, чтобы такие красивые пропадали.

Соседка Анечка в знак прежней дружбы купила Вадику в привокзальном киоске дорожные шахматы и, увидев его с цветами, воскликнула:

– Наша красная девица уже с букетом! Он у вас, как девочка, – обратилась она к отцу. – Цветы, наряды, вышивка – все его интересует.

– Это потому, что я люблю все красивое, – покраснев, ответил Вадик.

11

Тихим южным вечером с багровым закатом, играющим в окне вагона, закончился этот тревожный и длинный, как целая вечность, день. Особенно длинным он показался Николаю Николаевичу, который не спал уже вторые сутки.

Саяновы разместились в четырехместном купе. Они расставили наскоро упакованные вещи, разложили постели, распределили, кому где спать. Свой букет из трех роз Вадик втиснул в горлышко бутылки от ситро и поставил к окну на застланный газетой столик.

После того, как осталась позади Одесса, отец с сыном сели за шахматы, а Мария Андреевна, чтобы не мешать им, поднялась на верхнюю полку. Отсюда она могла наблюдать и за лицом сына, и за шахматной доской, над которой время от времени, передвигая и вкалывая в картонную доску фигуры, появлялась широкая рука мужа: Саянов занимал противоположное сиденье, и видеть его Мария Андреевна не могла. Отец еще не знал, как хорошо стал играть в шахматы Вадик, и матери доставляло большое удовольствие смотреть на сына, когда он обдумывал свои ходы.

Вадик передвинул фигуру и, откинувшись на подушку, лежавшую у него за плечами, довольно улыбнулся.

– Ах ты, плутишка! – воскликнул отец, громко хлопнув себя ладонью по колену. – Здорово ты меня обставил! Где ты научился так играть? А?

И он пересел к Вадику.

Отец обнял мальчика и заслонил его своей головой от матери. И по тому, как склонялась и откидывалась назад голова мужа, Мария Андреевна могла судить, что между отцом и сыном уже растаял лед. Ей радостно было видеть их вместе, и обида на мужа, а с ней и недоверие к нему легко уходили прочь, а доброе чувство все росло и росло.

Под мерный стук колес возникли в памяти лучшие дни и прожитые вместе годы. И чем больше думалось о прошлом, тем ближе становился ей муж, а сомнения и тревоги, как и тогда в доверчивой юности, могли быть ложны и напрасны.

С каким страхом думала она в то время о далеком городе, где «одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса»! Оттуда в заснеженный Черносмородинск каждую зиму приезжал сосед Николай Саянов и похвалялся, что женится на землячке. Как страшно было отвечать на его письмо, что она согласна связать с ним свою судьбу, как боязно было объявить это строгому отцу. «Пропадешь ты с этим бескозырным, – говорили подружки. – И чем ты только прельстилась? Глазищи совиные, ручища, что кузнечный молот, упрям хуже козла. Вот завезет он тебя да бросит. Ищи потом, свищи его по морям-океанам». А Николай и зимы не дождался, приехал, да не в бескозырке, а во флотской фуражке и в новой форме – флотский командир.

Долго упрямился старый отец, поглядывая на моряка-соседа: «И то сказать, не нашел ты себе, Никола, девки в Питере, – говорил он укоризненно. – Понадобилась она тебе, чалдонка наша, завезешь да бросишь». А сердце у чалдонки, что снегирь в клетке, выскочить готово: «Эх, папаша, да такая-то зеленоглазая для меня одна на свете», – и Маня за дверью, прижавшись к щелочке, с ужасом ждала, как крикнет батя, как прогонит он жениха. «Так как же, папаша, ехать мне неженатому?» Посопел старик, поворчал да и смилостивился: «Уж коли одна на свете, спорить не о чем!» Что там стряслось, не видела Маня, только голос отца заставил ее распахнуть дверь. «Постой, медведюшка! Этак ты из меня и душу выдавишь!» – притворно кричал он, вырываясь из объятий моряка.

«Ну, дочка, беда! Пропил старый дурак свою зеленоглазую!»

«Медведюшка», – невольно прошептали ее губы. Ей так хотелось сказать это вслух, чтобы он слышал, подошел. Она повернулась, чтобы взглянуть на сына и мужа. Серые сумерки плыли за окном, а они все еще сидели, обнявшись, и вели какой-то очень интересный разговор. Порой до матери доносился продолжительный смех Вадика.

Под потолком вспыхнула лампочка, и Мария Андреевна повернулась лицом к стене. В этот момент ей показалось обидным, что за весь вечер они не перебросились с ней ни единым словом, будто забыли, что она вместе с ними.

– Мамочка, ты не спишь? – вдруг услышала она голос сына.

Мария Андреевна почувствовала, что вместе с сыном к ней на полку заглядывает и муж. Она не успела сообразить, притвориться ли ей сонной или заговорить с ними, как муж, отвлекая от нее Вадика, сказал еле слышно:

– Не беспокой ее, Вадюша, устала она сегодня с нами.

Вначале Марии Андреевне показалось: Саянов обрадовался, что она спит, но он осторожно и заботливо прикрыл ее простыней. «Медведюшка, ты мой», – подумала она, уже не желая прогонять того доброго чувства, что охватило ее. И она уснула.

Вслед за матерью забылся счастливым сном и Вадик. Не мог спать лишь Николай Николаевич. Вторую ночь без сна он проводил легче: чувство искупленной вины сохранило ему на некоторое время покой. Но к утру, словно выждав удобный момент, когда их никто не увидит, снова явилась Людмила.