Дружина обходит участок - [11]

Николая высадили около большого дома, часть которого еще находилась в лесах. Он посмотрел на часы и небрежной походкой направился к крайнему подъезду. Подождав, пока хлопнула парадная дверь, Раздолин развернул машину и повел ее в объезд. Остановились на набережной, неподалеку от гранитного спуска к реке.

— Смотри, — Раздолин вышел из машины и огляделся. — Видишь, вон, сразу над забором. Балкончик и рядом окно. Сейчас через забор, и там. Только без шума. Встанешь шагах в пяти, и смотри. Как откроется окно, закуришь. Да спичку подержи подольше. Кстати, папиросы давай сюда. Одной обойдешься. Ну, валяй.

Он подставил широкую спину, и, слегка подтянувшись, Звонцов через минуту оказался на условленном месте.

С реки тянуло сыростью. Петр поднял воротник пиджака, засунул руки в карманы. Стоять одному посредине темного и разрытого вдоль и поперек двора было неуютно и немного жутко: все время чудилось, что за ним кто-то наблюдает, укрывшись за насыпанной неподалеку грудой битого кирпича. Он хотел было обойти эту загадочно темневшую кучу, чтобы посмотреть, что за ней находится, но вспомнил слова Раздолина и остался на месте.

Наконец, слегка стукнув форточкой, наверху открылось окно. Петр напряг зрение и увидел в темном оконном проеме силуэт с чем-то белым в руках. Спрятав в ладонях коробок, он чиркнул спичкой и держал колеблющийся неверный огонек до тех пор, пока пальцам не стало горячо. Большой белый узел мягко стукнул в двух шагах от него, и Петр, оглянувшись, в несколько прыжков достиг забора.

Передав сверток Раздолину, он забился в угол машины и, переведя дыхание, дрожащими пальцами стал разминать папиросу. Чиркнув спичкой, Петр уже собирался жадно затянуться, когда услышал снаружи негромкий разговор.

Сердце стучало так громко, что он не разобрал первых фраз, и только сказанные звонко и требовательно слова «Мы — народная дружина» отчетливо и ясно дошли до его сознания.

Первые секунды он сидел неподвижно, машинально продолжая разминать папиросу, и немного пришел в себя, когда она лопнула и табак просыпался ему на колени. Почти не отдавая себе отчета в том, что он делает, Звонцов нажал дверную ручку и вылез из машины. Он почувствовал неодолимое желание, целиком и сразу им овладевшее, — забиться куда-нибудь в темноту, подальше от этого места.

Он успел сделать несколько шагов, когда услышал странный звук, заставивший его обернуться.

В двух шагах от машины, схватившись руками за голову и слегка пошатываясь, стоял высокий парень, а Раздолин, кряхтя от усилий, отдирал от себя худенькую девушку, повисшую у него на руке.

Наконец, это ему удалось, и он отбросил девушку, которая, тихонько охнув, свалилась на мостовую. Но высокий, видимо, уже успел оправиться от удара и бросился на Раздолина, схватив его за поднятую над головой руку. Тяжело дыша, они топтались на месте, постепенно отходя от машины в сторону, где, затаив дыхание и прижавшись спиной к холодному парапету набережной, стоял Звонцов.

Резко повернувшись, Володька вывернулся из рук своего противника, и тут Петр увидел, что в руке Раздолина был нож. Володька стоял к нему спиной, и Петр видел его крепкую, идущую прямо от затылка шею, медленно уходившую в приподнятые перед броском плечи.

«Волк»… — успел подумать Звонцов и, прежде чем сообразил, что делает, ударил Володьку в висок, собрав в этот удар всю тяжесть своего крепко сбитого тела. 

…Домой в эту ночь он так и не пришел. Не появился он и на следующий день. А вечером, когда его мать и сестра, измученные неизвестностью и бесплодным ожиданием, сидели в комнате, в дверь с улицы негромко постучали. Нюрка первая бросилась к двери и широко ее распахнула.

На пороге стояла небольшого роста худенькая девушка в легкой кофточке, одетой на платье.

— Звонцов здесь живет? — увидев мокрое от слез лицо девочки, вошедшая немного смутилась. — Давайте познакомимся. Меня зовут Вера. Я из народной дружины.

* * *

Телефонный звонок из парткома помешал Ивану Николаевичу Курдюмову закончить установку нового токарного станка. Когда табельщица позвала его к телефону, он велел рабочим подождать и поспешил в дальний угол цеха, где за стеклянной перегородкой помещалась его конторка.

Звонил Шестаков, секретарь парткома.

— Ну, как? — у Шестакова после фронтового ранения, задевшего легкие, был глуховатый, с придыханием голос, и, чтобы лучше слышать, мастер плотно прижал к уху холодный эбонит трубки. — Поговорили?

— Поговорили… — в дверь конторки просунулась голова Катюши Ивановой, но Курдюмов сердито нахмурился, и голова исчезла.

— На чем порешили?

Иван Николаевич откашлялся.

— Да как тебе сказать… Так вроде, с ходу ничего не решить. Разобраться бы надо.

— Так. А что же вам мешает?

— Да ничего, — мастер был зол с самого утра, и звонок Шестакова только подлил масла в огонь. — Разобраться надо, вот что. Дело-то, сам знаешь… И потом, няньки здесь ему, что ли?

— Так… — Шестаков помолчал, и Иван Николаевич отчетливо услышал в трубке неровное секретарское дыхание. — Значит, столько лет парень был у нас на глазах, и все было в порядке. И ты его еще в комсомол агитировал…

— Ну, было.