На Пантелеймонской, у заведения с цепким названием «Лоза», Гвоздюков вспомнил, что он еще есть. Ну, есть, и все тут. Следом он вспомнил, что заходить внутрь ему не стоит, так как сей миг только он вышел наружу. «Лоза» отпустила его. Крадучись он отошел от витрины и, опершись на желтую, холодящую из-под краски металлом ограду тротуара, посмотрел на картонно кренящиеся дома. Что-то было в городе от бабочки, взлетающей в немыслимо замедленном рапиде. За оградой попыхивали выхлопные трубы. Лица прохожих казались стыдливыми. Вяло артикулируя и невнятно слогоразделяя речь – целая канитель, – Гвоздюков сказал своему наперснику: – Знаешь, я домой пойду. Того, казалось, он и ждал. С шипением, разбрызгивая за собой бело-зеленые искры, Тукуранохул взлетел над Пантелеймонской и ослепительной шутихой, по тугой траектории, как огненная собака, погнавшаяся за хвостом, унесся в черное небо. Осветились на миг мертвенным сиянием нависшие стены, лепные драконы, тяжелая рельефная надпись «Основано въ 1893 г.», крашеная штукатурка, на которой влага вздула разнообразной формы пузыри, и все пропало. Как не было.
Гвоздюков стоял у дверей своей квартиры и искал в карманах ключи. Щелкнул сухо галльский замок. Из комнаты в коридор вышла жена с черной пешкой в руке. – Я шахматы расставила, – сказала беспечно. – Сыграем в поддавки? Гвоздюков протянул ей полосатый леденец. – Вот тебе, заяц, палочка-выручалочка. Только черта с два она заработает!
