Другой Петербург - [31]

Квартал напротив «Николы Морского» в конце XVIII века принадлежал зодчему и масону Василию Баженову, известному загадочной близостью с императором Павлом I (нет, только не это; годится любое другое объяснение, но не то, что на уме у читателя). Угловой дом по нынешней улице Глинки, 15 был куплен в 1799 году метрдотелем императрицы Марии Федоровны Луи Бенуа, женатым на дочери медника Гроппе, и по наследству перешел к сыну, Николаю Леонтьевичу, придворному архитектору Николая I.

Младший сын архитектора — уже знакомый нам Александр Бенуа. В этом доме и рождался «Мир искусства», о предыстории которого было уже сказано. Ввиду отсутствия каких-либо признаков «голубизны» у Александра Бенуа, упоминать о других его адресах не имеет смысла.

Впрочем, в Петербурге существовал термин «bleu Benois» («голубой Бенуа»), в начале нынешнего века применявшийся к оклейке стен темно-синими обоями, что чудно гармонировало с мебелью красного дерева. Так впервые была отделана столовая в доме Николая Леонтьевича — еще одно свидетельство глубокого влияния, оказанного родом Бенуа на русскую культуру.

Тесть Николая Леонтьевича — тоже архитектор, сын придворного капельмейстера, А. К. Кавос, построивший театры в Москве и Петербурге. Итальянская, французская и немецкая кровь, наклонности к музыке, рисованию, гастрономии, архитектуре, литературе — все замечательно в жителях этого дома, сохранившего типичный облик эпохи классицизма, с уютной каменной лестницей на полуарках, коридорчиком с кессонированным сводом, коваными балконами. Но особенно милы замковые камни над окнами, где «горгоны», похожие на злобного старца, чередуются с лицом улыбающегося приветливого юноши в замысловатом колпаке.

Отсюда рукой подать до Мариинского театра. Что тут сказать? Разумеется, все герои нашей книги бывали здесь бесчисленное множество раз, и здесь проходили счастливые часы их жизни. Вольно или невольно, они играют всю жизнь, и театр — место, как бы самой судьбой для них предназначенное. Вероятно, многие, кто связан с театром профессионально, были таковы, но и те, для кого театр — любовь, а не работа, — куда же, как не сюда?

Глава 6 Театральная площадь

Падающие архитекторы Большого театра. — Любовь мужа А. И. Истоминой к бриллиантам. — «Зеленая лампа». — Что осталось от богатств В. А. Всеволожского. — Яков Толстой, агент III Отделения. — Занавес Мариинского театра. — «Черубина де Габриак». — Премьеры в Мариинском 1890 года: «Пиковая дама» и «Спящая красавица». — «Павильон Армиды». — Жизнь В. Ф. Нижинского. — Репетиции в зале Екатерининского собрания. — Скандал с «Жизелью». — С. П. Дягилев, как пионер фандрейзинга. — Барон Шарлю из романа М. Пруста, покупатель фарфора К. А. Сомова. — Нижинский и Роден. — Саша Маврин, Леня Мясин, Серж Лифарь и Борис Кохно. — Смерть в Венеции

Вот где память места обнаруживается во всей непреложности: на Театральной площади. С тех пор, как обширный пустырь к северу от Никольского собора был отведен под «карусели» и заезжий из Англии берейтор Батес радовал здесь петербуржцев искусством вольтижировки (это 1763 год), до сего времени устремляются сюда любители славных зрелищ.

В 1780-е годы здесь возвысился каменный театр, построенный по проекту Антонио Ринальди (сам архитектор во время строительства свалился с лесов, так что заканчивали здание инженер Баур и художник Тишбейн). Еще через двадцать лет его капитально перестроил Жан Тома де Томон. Предание гласит, что и этот зодчий упал со стены построенного им театра, когда осматривал его после пожара, случившегося в 1810 году (регулярно падающие со стен строители — сюжет для Даниила Хармса).

Большой театр — грузное здание с восьмиколонным портиком — можно видеть на многих рисунках и литографиях так называемой «пушкинской» эпохи. Тот самый театр, куда Евгений Онегин мчался из ресторана Талона, хотя горячий жир котлет требовал пропустить еще пару бокалов «вдовы Клико». Здесь «блистательна, полувоздушна, смычку волшебному послушна», танцевала Истомина. И жила неподалеку — в угловом доме, где сейчас булочная.

Заодно вспомним, что, расставшись со сценой, Авдотья Ильинична взяла себе в мужья юношу Экунина, очень любившего украшать себя бриллиантами, которыми его одаривала пожилая жена (гм! гм! читатель любопытный…)

Мы и сейчас проходим мимо стен старого Большого театра: они настолько прочны, что разломать их не удалось, и старое здание встроили в ныне существующую Консерваторию (1892–1896, арх. В. В. Николя). В напоминание о славе русской музыки по бокам Консерватории стоят монументы: Глинке и Римскому-Корсакову. Первый, подбоченившись, готов уж сплясать оркестрованную им «камаринскую»; второй, изучая положенную на коленях партитуру (допустим, «Шехерезады»), служит как бы рекламой расположенного рядом домика — подобно памятнику Крылову в Летнем саду, позиция которого привлекла когда-то внимание Александра Дюма-отца.

За Консерваторией (Театральная площадь, д. 8) — до неузнаваемости перестроенный шестиэтажный дом, мраморная доска на котором напоминает о Пушкине и «Зеленой лампе». Это 1819–1820 годы. Тогда, конечно, в Петербурге была совсем не такая архитектура, но, тем не менее, какой-то дом здесь у Екатерининского канала находился, и снимал в нем квартиру Никита Всеволожский, сын камергера Всеволода Андреевича. Отцу его принадлежал огромный дом по соседству: на углу Никольской (ныне Глинки) и Екатерингофского (Римского-Корсакова), где повешена была сначала упомянутая доска. Однако пушкинисты установили, что Никита принимал своих друзей не в отцовском доме. Ужиматься надобности не было, В. А. Всеволожского называли «русским Крезом». Двадцатилетнему сыну была предоставлена возможность перебеситься в стороне от родительских глаз.