Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции - [3]

Elle est morte. Elle n'a pas vecu.

Elle faisait semblant de vivre;

De ses mains est tomble le livre,

Dans lequel elle n'avait rien lu.

(Она умерла. Но она не жила,

Только делала вид, что жила…

Из рук ее выпала книга,

В которой она ничего не прочла.)

Но, к сожалению, она не всегда молчала».

Там же. Стр. 64.

В первый год брака молодые ездили в путешествие (о котором много будет потом мелких, тяжких, упрекающих воспоминаний) в Европу, к родителям Пастернака. Возвращались пароходом, хорошо не было никому.

В Европе роли распределились в соответствии с представлениями Евгении Владимировны о своей самостоятельности и вере в свои силы: путешествие она потребовала считать ее личной рабочей поездкой ради нужд ее художественного гения. А Пастернак был финансово и организационно обеспечивающим спутником при ней. Жене полагались самые большие комнаты, маршруты составлялись под нее.

«Убедившись в том, что живописи в Берлине учиться не у кого… »

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 226

«…учиться мне не у кого. Одна надежда и желание найти ателье, жить и работать одной», – писала она Б.Л. Пастернаку в Москву.

ПАСТЕРНАК Е.Б., ПАСТЕРНАК Е.В. Жизнь Бориса Пастернака. Стр. 198.

«Женя мечтала о Париже и думала, что брак с Борей избавит ее от земли. Она разочаровалась».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Пожизненная привязанность.

Переписка с О.М. Фрейденберг. Стр. 169.

Париж – и ничего больше; ничего более конкретного – никаких учителей, никакой работы, никаких планов. Она так там ни разу и не побывала, даже когда Пастернак настойчиво предлагал своей (родительской) семье выкинуть ее в Париж как щенка в воду – «для науки», он искренне верил, что погибнуть ей там не дадут – он сам, например, первый. Но такого «Парижа открытых возможностей» она не захотела. Париж нужен был такой, какой Ларисе Огуда-ловой, чтобы оплакивать проданную невинность, ну или принять со скорбью, если предложат честно, как Пастернак (ей казалось, что он предлагал Париж) или Фейхтвангер

(Пауль, брат писателя – об этом позже) – тоже брак, тоже Париж, но уже совсем выдуманный.

В путешествии обнаружилось, что Женя беременна. Поспешили назад. Никто особенно не радовался. Ожидали каких-то запредельных забот. За это они не замедлят явиться, и Пастернак впоследствии, через двадцать лет, уже пятидесятилетним, радостно чистя общественные уборные (в эвакуации, в качестве трудовой повинности), так это и назовет: «непосильный труд по уходу за ребенком».

Пока же – май 1924 года. Женя с маленьким Жененком уезжает на дачу, под Ленинград, с ней два человека персонального штата: няня и прислуга. Но Пастернак остался в Москве: «Видишь, Боря, ты в письме пишешь, что тебе не сладко, а мне так кажется, что всю тяжесть я взяла на себя, уехав с Женей».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 116.

Женя едет на поправку, как всегда раздраженная и впервые потрясенная – тем, что все-таки это ей, а не Пастернаку пришлось родить и какие-то проблемы (Пастернак пишет всем, что Женя измучена кормлениями, обычно же именно этот период у матерей – самый спокойный и безмятежный, но Пастернак – внушаем) с ребенком взять на себя. Он страшно переживает о ее дороге, хотя и здесь все было устроено с приемлемым уровнем комфорта: «…подняли верх и положили крахмальное чистое белье». Дорогу удалось пережить, она попадает в просторную квартиру своих родителей. Питание такое, что она даже описывает в письмах дневные меню, ребенка удалось пристроить. «Же-нюрка, – пишет Борису Женина мама, – конечно, худенькая, раздражительная <…>, но надеюсь, что она скоро поправится у меня, нянек много: Нюня и Феня, я и Паня». Женя, однако, недовольна:. «Паня (прислуга мамы) еще совсем маленькая». Но это не главное: «…сказала я маме, что все-таки неосторожно было с ее стороны выписывать меня с Женей, когда она сама всецело занята папой, погода плохая и дача не приготовлена… »

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 36—38.

Плохая погода сильно увеличила вину Пастернака. А тут еще заболел Жененок. «…я, вероятно, дала ему сразу слишком много, вот его и несет, третьего дня раз 8, вчера 4, а сегодня тоже желудок зеленый…» (Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка… Стр. 43). У Жени не остается ни одного тормоза, чтобы воздержаться от обвинений Борису. «Получила твои три письма сразу <… > Не радость мне принесли твои письма, целый день навертывались слезы, а ночь не спала, но разбирать почему да как – не выйдет. <… > никогда мне не было так трудно, безотрадно и мучительно жить, как с тобой, я не говорю, что ты в том виноват, может – разность темперамента и (для меня, увы, бывшей) работы» (Там же. Стр. 57).

Еще только полтора года назад сам Пастернак был мужем при жене-художнице. Сейчас, увы, что-то мешает ей. Няньки никуда не годятся, и Пастернак боязливо вторит: «Паня и Феня верно не годятся, потому что они через тебя о нем (Жененке. – Авт.) заботиться будут, а это посредство уже вредное: ты ни о ком заботиться с чутьем неспособна (тут Женя поднимает бровь), потому что лишена даже простой здоровой заботы о себе» (Там же. Стр. 55). Ну, это понятно: нужна какая-то особенная, независимая в суждениях и приемах няня, профессор педагогики, возможно, а на такую у Бориса средств нет, – что делать Жене, как смириться? «В будущем, ЕСЛИ НЕ ПРИДЕТСЯ РАБОТАТЬ – буду завистлива, несчастна и зла – в лучшем случае не буду жить, это выйдет как-нибудь само собой. Не могу писать, слезы застилают глаза. (Страшно подумать, что было бы, если б Женя смогла работать, каких перспектив Пастернак с пришедшим через него материнством ее лишил, а ей есть с кем себя сравнить.) Пока я только с завистью думаю о тех людях, которые, приезжая в Петроград, ходят по Невскому, по набережным, засматривают в витрины книжных лавок – таким я представила себе Маяка, видела афишу о его вечере» (Там же. Стр. 58).