Другие - [38]

Больше вопросов отец не задавал. Наверное, я слишком резко ответила. Переживет!

Габриель был в моей комнате как часы. Я потупилась. От его зоркого взгляда это не укрылось.

— Если тебе тяжело можешь не рассказывать, по крайней мере, сейчас. Я подожду, когда ты будешь готова! — жалея меня, проговорил он.

— Нет. Я решила рассказать все сегодня, — настаивала я.

Ненавижу, когда меня жалеют. И все равно не все я ему расскажу.

— Только давай так. Ты сначала задаешь мне вопросы, а потом я продолжаю. Наверняка, у тебя возникли вопросы?

— Ты так и не сказала мне, когда у тебя день рождения.

— 13 ноября было восемнадцать! А что?

— Ничего. Просто хочу точно представить, когда это было. Ведь твоя история началась в твое одиннадцатилетие?

— Да.

— Стоп! — закричал Габриель, — 13 ноября этого года ты спасла мальчика!

— Да.

— Но ты в тот день выглядела как–то странно. Вся в черном, будто в трауре, и никто не поздравил тебя. И ты никому ничего не сказала. Почему?

— А ты еще не догадался? Этот день испортил мне всю жизнь! Я больше никогда его не отмечала, а скорее устраивала траур. В свой день рождения я обычно поминаю подругу. Поэтому так и выгляжу. А спасла мальчика чисто случайно!

— Но ты странно на это отреагировала. Ты расплакалась, швырнула ребенка матери и уехала.

— А вот это я объясню после продолжения!

— Слушаю!

— После того дня рождения я долго лежала в больнице. Меня откармливали как на убой и конечно, когда я стала набирать вес, все только обрадовались. В итоге я основательно округлилась, но никого этот факт не смущал, пока я не начала жаловаться на шевеления в животе. Мне долго не верили и ссылались на нестабильную психику после произошедшего.

Через пару недель моих регулярных жалоб, меня все же осмотрели и поставили диагноз: 26 недель беременности. Никто не знал как такое вышло. Как смогла забеременеть девочка одиннадцати лет? Обычно если беременная женщина переживает клиническую смерть и, тем более, две недели коммы, плод никогда не сохранялся. Конечно, потом объяснили, что оплодотворение могло произойти позже — в течение трех дней. Но это никаким образом не объясняло, почему он выжил, когда я находилась в комме. Мама тогда сказала, что это чудо!

Конечно, от такой новости была паника. Причем еще не известно у кого больше, у мамы или врачей. Пропустить такое у себя под носом! Врачи не знали, что со мной делать. Одиннадцатилетняя роженица — это нонсенс! Но делать уже что–либо с беременностью было поздно! Большой срок. Ребенок должен был родиться.

Мне провели комплексное обследование, но отменять препараты не стали. По всем правилам генетики ребенок должен был родиться либо мертвым, либо уродом как физически, так и психически. Его никто и не собирался спасать. Репутацию портить не хотели. Это все не вышло за стены больницы!

Мне ничего не говорили. Но я уговорила маму рассказать. Пойми, я была маленькая и ничего о рождении детей не знала. Я тогда думала, что сильно заболела и умираю. Сказав это маме, она расплакалась и объяснила все как смогла. Я тут же возненавидела своего еще нарожденного ребенка.

Мама попросила персонал тщательно за мной следить, чтоб я с собой ничего не сделала. Ей пришлось влезть в огромнейшие долги, чтоб договориться с врачами по этому поводу. Но надо отдать должное, за мной действительно следили. И несколько раз предотвратили мои попытки.

Через месяц родился недоношенный мальчик. Во время родов я пережила еще одну клиническую смерть, но в комму больше не впадала и восстанавливалась на всеобщее удивление очень быстро.

Мальчика даже никто не спасал, так как посчитали, что он никому не нужен. Его даже под кислород не положили. Но ребенок вопреки всему выжил, и мама, как только он немного окреп, забрала его домой. Она и бабушка единственные, кто считал его чудом, посланником господа.

Я не могла его ни видеть, ни слышать о нем ничего не хотела.

Спустя два месяца и меня выписали домой. Вот тут начался кошмар: я не могла находиться рядом с этим ребенком, я билась в истериках. Дома я забилась в угол и никуда не выходила. Конечно, мама обратилась за помощью к специалистам.

Когда врачи сказали, что я здорова и вполне адекватна, я вернулась домой. Через несколько дней, когда мама оставила меня с ним в комнате одну всего на несколько минут, я попыталась его выбросить в окно. Не знаю уж, что со мной тогда было, но я держала мальчика на вытянутых руках над пропастью и плакала. Малыш совершенно меня не боялся, не плакал, а наоборот улыбался во весь рот. Я так и не смогла сделать задуманное. В этот момент в комнату влетела мама, и, выхватив ребенка, понесла его в другую комнату.

У меня внутри все перевернулось и мне показалось, что моей маме дороже этот «выродок». Именно таковым я его тогда считала. Я разрыдалась еще сильнее и выпрыгнула в открытое мной окно. Мы жили на пятом этаже. Под окнами росли тополя и кустарники.

Очнулась я опять в больнице после третьей клинической смерти. На этот раз по выздоровлению меня упекли в психиатрическую лечебницу. Там мне прочистили мозги, по просьбе матери. Меня убедили, что в первую очередь этот мальчик мой сын, а чей он еще не так и важно.