Другая жизнь и берег дальний - [3]

Кто знает, может быть лет этак через пятьдесят какой-нибудь российский гражданин Иванов, сын американского эмигранта Джонсона, будет избран в Российский Сенат от Вологодского штата. А потом, может быть, он даже будет избран президентом С.Ш.Р. — Соединенных штатов России.

Президент Иванов пошлет кого-либо из своих помощников в Вашингтон с миссией доброй воли. Американский народ очарует эмиссара российского президента. По возвращении в Москву он восторженно скажет:

— Милейший народ — эти американцы! Совсем даже не подозревал! Как они гостеприимны, как приветливы! Очень похожи на нас! И как хорошо они относятся к иностранцам!

К сожалению, это все фантазия. Бред…

Займемся лучше действительностью.

Мы все беженцы. Все пребываем в добровольном или вынужденном изгнании.

Лезем из кожи вон, чтобы свести концы с концами. Русские концы с американскими концами.

3.

Одно из величайших достоинств российской эмиграции — это ее сплоченность, спаянность. Среди эмигрантов других национальностей происходят постоянные ссоры, распри, конфликты. Одни эмигранты строчат доносы на других, одни других хулят и высмеивают.

Мы этим не грешим.

Мы все с трогательным вниманием относимся друг к другу. Мы радуемся чужим успехам. Мы всегда с воодушевлением готовы разделить чужое счастье.

Когда наш брат эмигрант в чем-либо преуспевает, мы не восклицаем в сердцах, как это делают эмигранты других национальностей: «Вот сволочь, как ему, подлецу, повезло!»

Нет, мы оглашаем воздух радостными возгласами: «Как хорошо! Как мы рады! Как бесконечно рады!»

Если какой-нибудь эмигрант вдруг вывихнет себе ногу и начнет получать страховку, мы беспредельно радуемся его удаче. Мы от души желаем ему, чтобы он вывихнул и другую ногу и стал получать двойную страховку.

А если с братом-эмигрантом происходит какое-нибудь несчастье, мы не преисполняемся, как представители других эмиграций, ликования. Мы не говорим с улыбкой, сверкающей всеми цветами радуги: «Так ему и надо!»

Нет, мы покрываем свои чресла лохмотьями, посыпаем главы пеплом и причитаем: «Жаль, жаль! Такой достойный человек, и на него обрушилось такое неожиданное несчастье!»

Такой солидарности, как у нас, ни у кого нигде нет.

У нас все эмигрантские лебеди вместе с эмигрантскими раками и щуками, либо тянут в воду, либо пятятся назад. Чаще всего пятятся назад. Из чувства глубокой солидарности.

Мы всегда готовы помочь друг другу.

Если не делом, то словом. А если не словом, то сочувственным покрякиванием.

Может быть, если кому-либо из наших соотечественников в изгнании понадобится помощь, некоторые из нас за деньгами в карман не полезут. Но я могу ручаться, что все мы полезем в карман за словом.

Невозвращенец Курбский

Одним из наиболее известных русских эмигрантов был князь Андрей Курбский. Он бежал от режима Ивана Грозного в Польшу. Все российские эмигранты того времени бежали в Польшу. Для русских невозвращенцев Польша тогда играла такую же роль, какую для нынешних невозвращенцев играет Америка.

Приехав в Польшу, Курбский, подобно всем эмигрантам до него и после, принялся громить правительство страны, из которой бежал. К великому сожалению Курбского, заграницей тогда не выходили эмигрантские газеты, в которых он мог бы разоблачить козни, интриги и политику царя Ивана.

Курбский все же нашел выход: он отправил царю открытое письмо. Фактически письмо было закрытое, но как только Иван его получил и вскрыл, оно стало открытым. Доставил письмо царю Василий Шибанов, стремянный князя, вместе с ним бежавший из России.

Шибанов вызвался лично доставить письмо государю. Московский царь, как его преемники, сейчас сидящие в Кремле, не преминул обвинить Шибанова в шпионаже.

За этим письмом последовали другие. Между невозвращенцем Курбским и царем Иваном завязалась теплая вражеская переписка. История не говорит, кто привозил в Москву остальные письма Курбского, которые вошли в историю, как превосходные образцы отечественной эмигрантской литературы.

«Царю, прославляему древле от всех, — писал князь, которого я цитирую по Алексею Толстому, — но тонущу в сквернах обильных. Ответствуй, безумец, каких ради грех побил еси добрых и сильных».

Точно такие же претензии предъявляют русские эмигранты теперешним правителям России: «Каких ради грех побили еси добрых и сильных?»

Добрых и сильных, как видно, всегда бьют на Руси.

«Ответствуй, — вопрошал дальше Курбский, — не ими ль средь тяжкой войны без счета твердыни врагов сражены, не их ли ты мужеством славен? И кто им бысть верностью равен?»

«Безумец! Иль мнишись бессмертнее нас в несбытную ересь прельщенный? Внимай же! приидет возмездия час, Писанием нам предреченный. И аз, иже кровь в непрестанных боях за тя аки воду лиях и лиях, с тобой пред Судьею предстану».

Как это похоже на то, что мы пишем в эмиграции теперь!

Люди вам служили верой и правдой, а вы, подлецы, их ликвидируете. Они за вас кровь лиях и лиях, а вы на них плюях и плюях. Ими средь тяжкой войны для вас без счета твердыни врагов сражены, а где, товарищи, некоторые славные ваши военачальники?

Они погибли в ссылке, в застенках или у стенки.

Поляки оказали Курбскому очень радушный прием. Они его встретили с распростертыми объятиями. Так широко распростертыми, что в них могло бы поместиться все государство Московское.