Другая сторона - [27]
— Эй, вы, давайте-ка сюда!
Несколько подозрительных фигур двинулись в мою сторону. Я понял, что свернул не на ту улицу: я был во Французском квартале.
Здесь еще вовсю кипела жизнь. Вскоре я оказался в центре всеобщего внимания. Я готов был провалиться от стыда: все смеялись над моим нелепым нарядом. Я огрызнулся и поспешил дальше, но толпа увязалась за мной; послышались грубые шутки, и я понял, что мне может прийтись туго. Я плохо ориентировался в этих глухих углах и закоулках, и это было очень досадно; Кастрингиус нашел бы здесь дорогу без труда. Если бы я только знал, где тут полицейский участок. Справа и слева от меня виднелись только грязные кабаки и притоны. Изо всех стоков поднимались вонючие испарения. Я шагал самым широким и быстрым шагом, на какой только был способен. Какой-то чумазый паренек ухватился за рукав моего шлафрока и с силой дернул его вниз. Бац! — я влепил ему пощечину. Но лучше бы я этого не делал. Вот тут-то все и началось. С диким воем и улюлюканьем вся эта свора припустилась за мной. Какая-то жирная рослая баба выскочила мне наперерез и хотела сделать мне подножку. Я увернулся, но потерял при этом трость. Толстуха каталась по грязи, моя ночная рубашка досталась ей в качестве трофея. За счет этого я получил некоторую фору. Правда, теперь я знал, что на карту поставлена моя жизнь. Я мчался как бешеная борзая. Никогда еще я не был так уверен в своих силах. Между тем суматоха за моей спиной усиливалась, добрая половина Французского квартала преследовала меня по пятам; то и дело раздавался пронзительный свист. Земля под моими ногами становилась все более скользкой, мне приходилось проявлять осторожность, чтобы не поскользнуться. «Скоро я выбьюсь из сил, мне отсюда не выбраться!» — сказал я себе, и страх ударил мне в виски. В меня летели бутылки и ножи, я зигзагами метался по улочкам и на каждом углу кричал не своим голосом: «Помогите, полиция!» Но никто не шел на помощь, а за моей спиной раздавался глумливый смех бешеной своры. С разинутым ртом, голый и отчаявшийся, я буквально летел вперед, уже почти не надеясь на спасение. Наконец, когда я уже окончательно выдохся, я увидел узкий высокий дом, стоявший в конце улицы. Все окна были освещены, над порогом горел красный фонарь. Подъезд был открыт, я взбежал по ярко освещенным ступеням. Стены, помню, были выкрашены в разные цвета и расписаны пальмами. На первом этаже меня встретила женщина, светлое видение, праздник, в длинной серебристой рубашке, с распущенными волосами и роскошными руками. Она была не слишком удивлена моим появлением и, улыбаясь, сказала: «Нe ко мне! Господин, верно, ошибся, номер пять вон там!»
Счастливый — и пристыженный ее приветливым тоном я через силу выдавил из себя извинения, прикрывая рукой свою наготу. Потом отворил указанную дверь. Проклятье, там были уже двое, совершенно голые! Я захлопнул дверь. А чернь уже поднималась в дом. Сперва полицейский — легок на помине! — который зарычал: «Где этот парень? Я сообщу обо всем начальству! Дом еще должен быть закрыт!» За ним — толпа. Моя спасительница исчезла. Кровоточащие ступни мои, казалось, весили по полцентнера. С трудом переводя дыхание, я поднялся еще на несколько ступенек и увидел написанное крупными буквами спасительное слово: «Здесь!», выглядевшее как приказ. О небо, ты снова выручило меня! Из последних сил отворил я дверь и запер ее за собой на задвижку. Пока — в безопасности, но толпа уже ломилась в дверь. «Отворяй, отворяй!» — звучал тысячеголосый хор.
Я озирался, как затравленный зверь, и тут меня осенило отчаянное, упрямое решение. Рискуя разбиться насмерть, я протиснулся в узенькое оконце и ухватился рукой за что-то твердое. Верно — проволока, громоотвод! И с удивительной, неожиданной для себя ловкостью я спустился по нему вниз. Кругом ночь и тишина; я рухнул на землю — ноги уже не держали меня.
Я лежал на куче песка. Мусорщик обнаружил меня там во время ночной смены и отвез домой в своей вонючей повозке. Жена наблюдала из окна за моим прибытием. Она провела страшные четверть часа — ровно столько я отсутствовал.
Через несколько дней я увидел на улице стаю собак, игравших пестрым свертком, из которого торчали шнурки с кистями. Я узнал свой старый шлафрок — все это время он скитался по улицам города как бесхозное имущество. После той ночи от моего восторга перед творением Патеры не осталось и следа.
В последующие дни мне было не до подачи жалобы. У нас дома царило уныние. Мои израненные, распухшие ноги были перебинтованы, жена не вставала с постели.
В доме Лампенбогенов со стороны двора была подвальная квартира. Там голодала семья с девятью детьми. Девять детей! Уникальный случай для Перле! Отец семейства был непутевым горлопаном и лоботрясом, жившим на иждивении у своей изможденной, вечно беременной половины. Теперь мы пользовались ее услугами, так как обезьяна появлялась у нас лишь изредка, да и то по вечерам. Зато это были приятные часы. Обезьяна присаживалась на кровать к моей жене, брала задними лапами ее вязальные спицы и начинала быстро вязать. Одновременно с этим она увлеченно листала старый номер «Зеркала грез», держа его в передних лапах.
