Другая сторона - [24]
Мне постоянно мерещилось, будто в ее темноте светятся две точки, расположенные совсем близко одна от другой. Де Неми, который, по всей видимости, был вхож за кулисы, подробно рассказывал о неудачах театра. «Зачем нам в Перле театр? Нам и в жизни хватает театра!» — говорил народ и не ходил туда. В результате театр обанкротился. Оркестр был распущен, женские кадры низшего сценического уровня — хористки, балерины и пр. — постепенно перекочевали в дом терпимости; оставшиеся образовали варьете; денег на это дал Блюменштих. Де Неми буквально захлебывался от восторга, он бредил кафешантанами. Меня же эта тема почти не интересовала. Хозяин кафе ходил от столика к столику и приветствовал гостей глупым и хитрым смехом. Дойдя до играющих в шахматы, он остановился и посерьезнел. Между тем этот человек ничего не смыслил в шахматах, он был слишком ограничен! Я зевал и поглядывал в окно. У мельницы разгружали мешки с зерном. Я отчетливо видел обоих хозяев: один то и дело хватался за бока от смеха, другой мрачно глядел исподлобья. Оба одевались старомоднее остальных жителей города. Они еще носили сетки для волос и башмаки с пряжками, как в допотопные времена.
Мимо проехал экипаж. В нем колыхалась элегантная дама. «Вы ее знаете?» — толкнул меня локотем де Неми. — Это хозяйка вашего дома, госпожа докторша Лампенбоген!
Он цинично рассмеялся, другие посетители тоже заухмылялись. Экипаж проследовал в направлении бань.
Я подозвал кельнера, чтобы расплатиться. Антон, мошенник первого ранга, хотел подсунуть мне в качестве сдачи негодные деньги — ассигнации Первой республики. Сегодня у него ничего не вышло, и он с наглой ухмылкой взял свои деньги назад.
Мою бедную жену продолжали преследовать страхи. Она заметно побледнела, осунулась и при каждом слове, которое и адресовал ей без предупреждения, нервно вздрагивала. Так больше продолжаться не могло, и наш отъезд задерживало лишь то обстоятельство, что мне еще не удалось повидать Патеру. Без его специального разрешения об отъезде нечего было и думать. Десять моих прошений лежали в архиве, но я получил в ответ только несколько витиевато сформулированных отговорок-утешений: «В данное время года департамент аудиенций находится на каникулах». Или: «Просителя неоднократно уведомляли о том, что только нормальное, гражданское положение в обществе дает известные шансы на высокую аудиенцию. Поскольку в данном случае мы не видим причин для отступления от установленной практики, он должен позаботиться о приобретении такового», и т. д., и т. п. Я исходил ядом и желчью и мечтал предложить своему другу тост за зловредную касту чиновников. «Они еще в этом раскаются!»…
И еще одно мешало нашему отъезду домой: у нас пропали деньги! Пропали, словно испарились! От сотни тысяч не осталось ни пфеннига.
— Вот мы и дожили, я давно это предвидел! — с горечью сказал я моей жене, когда узнал об этом. Бедняжка все равно бы ничем не смогла помочь, а потому я избавил ее от дальнейших сетований. Неважно, украли их у нас или нет, но деньги исчезли, и теперь мы могли рассчитывать только на мой заработок.
Между тем подошел к концу второй год нашего пребывания в стране грез. Кошмары преследовали теперь мою жену и в дневное время. Окна нашей кухни выходили на двор молочной: в его центре был колодец, за которым виднелись двери хлева.
— В этом колодце кто-то живет, — утверждала она. Ей постоянно чудились там странные шорохи и стуки. Я ничего такого не замечал. Но, чтобы сделать ей одолжение, я решил на всякий случай произвести разведку. Под предлогом того, что мне надо осмотреть молочную, я вызвал тугоухого привратника. С его несообразительностью я справился с помощью приличных чаевых. «Посмотрите, может, вам что и подойдет», — крикнул он мне в ухо и скрылся в своей каморке. Предоставленный самому себе, я мог спокойно приступать к своим розыскам. Бодрым шагом я миновал целую анфиладу слабо освещенных помещений. Здание глубоко уходило в землю, свет дня едва просачивался сквозь маленькие зарешеченные оконца. На длинных деревянных полках стояло множество плоских круглых посудин, по углам были расставлены огромные деревянные лохани. Все эти емкости были до краев заполнены молоком. Отдельная кладовая служила для хранения различной утвари. На стенах висела жестяная посуда, деревянные плошки, дощечки. Я тыкался в поисках выхода во двор, но вместо него попадал в еще более мрачные помещения, где над потухшими угольями висели огромные котлы. Резкий запах сыров ударил мне в ноздри. Ага, вот они где, воняют и слезятся, уложенные правильными рядами по размерам, — неаппетитная кладовая с затканными паутиной и плесенью стенами. Нет, это не может быть здесь — и я выбежал обратно. Но я уже потерял способность ориентироваться среди этого однообразия сыров, масла, сосудов с молоком. Окончательно заблудившись, я очутился в той части подвала, которая, по всей видимости, не использовалась вовсе. Здесь был низкий сводчатый потолок, с тяжелых крючьев свисали ржавые цепи. Я почти ничего не мог разглядеть, скользкий пол, похоже, имел уклон. Споткнувшись на склизких ступеньках, я машинально сделал несколько шагов вниз — и оказался в полной темноте. Глубокая ночь и ледяной подвальный воздух — где-то наверху хлопнула дверь. Слава Богу! — у меня нашлась пара спичек. В этот момент откуда-то издалека донесся шум. Он походил на стук кузнечного молота, но с ужасающей быстротой становился все отчетливее. При свете спички я увидел, что стою в каком-то коридоре. Меня обуял смертельный страх. «Бежать отсюда — бежать, и как можно скорее!» — было моей единственной мыслью. Я помчался, то и дело ударяясь головой о сочащиеся влагой стены. За моей спиной нарастал шум — гулкий ритмичный звук, напоминающий конский галоп. Мои спички вспыхивали и тут же гасли — сырой воздух не давал им разгореться. Грохот приближался — за мной, похоже, гнались. Наконец я отчетливо расслышал чье-то кряхтенье и тяжелое дыхание. При этих звуках меня охватил такой ужас, что я решил, что схожу с ума. Словно ошпаренный, я рванулся вперед, но тут силы изменили мне, и, близкий к обмороку, я рухнул на колени. Я беспомощно вытянул руки навстречу приближающейся опасности; на полу догорали мои последние спички. Топот был уже рядом — на меня дохнуло ледяным ветром, — я увидел белую истощенную лошадь и, несмотря на скудное освещение, разобрал, что животное находится в ужасном состоянии. Она была худа как скелет и с отчаянным усилием выбрасывала вперед свои копыта. Костистый череп был вытянут далеко вперед, уши прижаты, — в таком виде эта несчастная тварь промчалась мимо меня. Ее мутный, безжизненный взгляд встретился с моим — лошадь была слепа. Я услышал скрип ее зубов и, провожая ее глазами, разглядел истерзанный, окровавленный круп. Безумный галоп этого живого скелета не знал остановки. Я на ощупь направился вслед за затихающим топотом, потрясенный видом этого жуткого мешка с костями. Скоро впереди замерцал спасительный свет газовой лампы. Правда, я видел его как сквозь туман, ибо меня сковал нервный шок. Мой язык онемел, тело стало словно каменным. Придя в себя, я побрел на огонек. Передо мной выросла лестница… еще один огонек. Потом я услышал голоса людей и вступил в знакомое помещение. Это было кафе.
