Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой - [42]

Его жизнь с нею, должно быть, вопреки ее представлениям шла еще как-то иначе.

Сейчас по стеклам барабанит дождь. Капли ползут по окошку гостиной. Надо было окна мыть, а она ждала Феликса, сидела в вокзальном кафе среди мужчин, совершенно напрасно подозревая их в едва смирённой похоти, пропустила одну за другой две электрички, а Феликса в толпе пассажиров на перроне так и не углядела. И в конце концов поехала домой.

С телефоном в руках — благо шнур длинный (удлинен, конечно, за особую плату) — мыкалась из передней в кухню, из кухни в гостиную, по пустой квартире с востока на север, пока не позвонила мать, разговаривать с которой Пауле невмоготу.

Да, хватит разговоров.

Натянуть на голову простыню и шерстяное одеяло, подвернутое, как он привык, в ногах и с боков. Покончить с внешним миром. Назад к варварству любовной связи.

Ускользнуть от его рук, ищущих примирения.

Она отперла Феликсу дверь, впустила его в дом, как чужого, как жильца-пансионера. Внизу послышался шум отъезжающего автомобиля.

Не слушать его. Слишком уж он много говорит. Ну как ей вынести мужчину, который говорит без умолку. Не закрывая рта. Даже когда они любят друг друга.

Зачем он говорит о друзьях, которые якобы обязались на деле осуществить то, что левые сулят испанцам вот уже сорок лет.

Ведь, чтобы выстоять, нужна опора, говорит Феликс. Только когда есть опора, можно вынести тяготы жизни.

Слишком он молод. Слишком молод для Паулы. У нее это — пройденный этап. Она давным-давно вышла из того возраста, когда задаются вопросом о смысле жизни.

А теперь он ринулся в атаку. Кричит. Кричит как сумасшедший.

Не кричи так, просит Паула, возьми себя в руки.

Необузданный, дикий, несдержанный, запальчивый.

Как ты смеешь так на меня орать? Паула садится в постели, прямая, точно свечка.

Я не такой, как вы, кричит Феликс, не искалеченный, не ущербный, не перекроенный! Я не могу держать все это в себе, не могу, как вы, забиться в скорлупку и окаменеть!

Ты совсем обезумел и не владеешь собой, говорит Паула.

Да, обезумел, отвечает Феликс, потому что мне страшно.

Хоть бы позвонить догадался.

Нет, уверяет он, другой у меня нет.

Страх ослепляет, говорит Паула, чего ты боишься?

Страх идет от инстинкта, говорит Феликс.

Он успокоился, едва Паула перестала сопротивляться его ищущим примирения рукам.

Как же ей сопротивляться его замыслам и не ставить на карту все, что приобретено таким трудом и составляет ее нынешнее положение?

Нет, прекословить не будем. Он ведь и ждет другого. Скорее, лояльного скепсиса. Избитая похвала — то есть Паула без своего скепсиса— вызвала бы у него подозрение, говорила бы о равнодушии, о замаскированном, но глубоком пренебрежении.

Разумеется, без вашей помощи мне не обойтись, замечает он. Хотелось бы получить кое-какие цифры, первые итоги, отзывы.

Паула внимательно наблюдает за ним. Руки его уже не участвуют в разговоре, пальцы теребят шариковый карандаш.

Цифровые сводки о работе передвижной библиотеки подготовит фройляйн Урбан, Паула ее попросит. Забота о престиже, говорит советник, а ее мысли уже далеко отсюда.

Ты не знала, сказал тогда Феликс, что задолго до смерти Франко в М. возникла антифалангистская группа, объединяющая испанских студентов и рабочих?

Какое ты имеешь отношение к политической группе? — спросила она. Ты же занимаешься немецкой литературой, верно?

Забота о престиже, звучит его голос на фоне красных крыш; она все-таки взобралась тогда на холм, к замку. Но, чувствуя на плече руку Феликса, не обратила внимания, что за походка была там у людей — скованная или нет.

Вы ведь не откажетесь дать делегации подробные разъяснения?

Вы ждете делегацию? — спрашивает Паула у советника.

Оконная замазка с примесью свинца. Он отравился свинцом и умер от паралича.

Я уже завязал контакты, объяснил он.

Как только паралич поднимется к сердцу, даже тепло ее груди будет бессильно. Позволит ли он прижать себя к груди?

У вас непорядок с коленными суставами? спрашивает она, застегивая верхнюю пуговку на блузке.

Не понимаю, слышится в ответ; он в полном недоумении.

Десятая утренняя беседа с Паулой

Из кухни она пришла в спальню. Я проснулась мокрая от пота, на плече у меня лежала ее рука.

Завтракать пора, говорит она.

За окном брезжит рассвет. Гомонят птицы.

После кошмарного сна сердце мое колотится, точно у бегуна на короткие дистанции. Что Пауле надо у меня в спальне?

Возможно, она и ночи проводит здесь, в доме, без моего ведома раскладывает в гостиной пасьянсы, а радио тем временем сообщает о чокнутых водителях, которые вопреки всем правилам едут навстречу движению, и угли в камине уже не дымятся, погасли. Или она не восприимчива к угару?

Надо бы вызвать печника.

Но теперь здесь сидит Паула. Что-то говорит, и голос ее звучит так, словно она приближается в сапогах-скороходах из дальней дали.

Глаза у меня слипаются, я с трудом удерживаю в памяти ее слова, а ведь они, наверно, образуют фразу. Какое там молодое вино — всего-навсего ветхий мех. Опустевший после пробуждения. Родной язык и тот улетучился.

Проснись, говорит Паула, а я спрашиваю: Что тебе здесь надо?

Совсем рядом спит муж — он храпит, только засыпая, а утром похож на обиженного ребенка. Паула у кровати как будто нисколько ему не мешает.