Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой - [40]

Твой приятель — невыносимый гордец, говорил Пауле младший брат. Ты-то сама его выносишь?

Себе Паула запрещала и гордиться, и быть не в меру счастливой. Какой смысл болтать о счастье…

Фройляйн Фельсман приносит газеты с сообщениями о Дне открытых дверей. Она не поленилась отметить страницы, наполнившие ее гордостью, ведь вся здешняя библиотека — предмет ее гордости.

На одной фотографии — Паула, позади обер-бургомистра, нос и рот — на уровне его плеча в центре снимка, но немного в глубине.

Он говорил тогда и о проекте передвижной библиотеки. Паула, видно, не сумела скрыть удивления; ей вдруг вспомнился священник, и она привычно подумала, что он, наверное, любит украдкой поглаживать кожаные корешки своих книг.

Вот видите, на нас можно положиться. Эти слова обер-бургомистр адресовал Пауле, а на лице его играла легкая усмешка, от которой он выглядит проще и человечнее.

В собственной библиотеке ею овладело чувство заброшенности. Она потихоньку выбралась из толпы чиновников и гостей и ушла к себе в кабинет, к знакомому столу.

Противно, и вдобавок уже до боли надоело. Вполне возможно, что в Пауле от рождения затаился еще один человек и все поджидал удобного случая, чтобы оглушить ее ударом по голове. Самое важное тут — время и место. А также климат. Лишь здоровые натуры находят в нем хоть какое-то удовольствие.

Холод вправду усилился и явно застиг Паулу врасплох, но пока есть еще надежда или хотя бы шанс обрести надежду.

На фотографиях нет одной только фройляйн Фельсман. Она скромно расхаживала среди стеллажей, присматривая за посетителями; зато фройляйн Урбан, которая сидела за пультом фонотеки в комнате рядом, попала-таки в кадр. Что говорить, газетный материал и подан умело, и дозирован четко, отмечает Паула. Слева критика упомянутого комплекса забвения, справа местный хор мальчиков — посланец Д. на гастролях в Езоло. Передвижную библиотеку хвалят как замысел городских властей.

Местный поэт, читает Паула, ратовал за то, чтобы поделить будущую премию между художниками и литераторами, но муниципалитет успешно отбил его атаку: литератор может столкнуться в Д. с большими трудностями, чем живописец.

Нет, взять отпуск она не сумеет. Надо было планировать заранее. С бухты-барахты и в растрепанных чувствах решений не принимают, даже если допустить, что ей бы дали полную свободу решать.

И привычный ход вещей ломать нельзя. В конце концов есть еще ответственность, и лежит эта ответственность на ней.

Все ж таки, говорит Паула Феликсу (руки ее нежно скользят по его телу, а напротив звонят колокола и хлопают дверцы автомобилей), все ж таки я, конечно, не вправе удерживать тебя от поездки домой на каникулы. Но мне до смерти не хочется тебя отпускать.

Нет, тихонько смеется она, гофио тут определенно ни при чем. Откуда ты взял, что всему виной гофио?

Проникнуть Феликсу в самое нутро. Ведь там внутри спрятан лунный ландшафт. Вторгнуться.

И снова отступить, откатиться камнем.

И так каждое воскресное утро, воображает Паула, хотя прекрасно понимает: не дано ей обнять Феликса так, как он обнимает ее, не дано брать, ее удел — отдавать себя. А что, кроме наслаждения, она получает взамен?

Банальная истина, ни разу не додуманная до конца. Без конца. Вновь и вновь сначала. Может, просто чтобы не думать о другой истине.

Не думать.

Не думать, что любое плотское наслаждение стихийно и беспорядочно.

Пока не думать.

Мне кажется, говорит она этим воскресным утром, я в самом деле люблю тебя.

В самом деле, она выпалила это единым духом, будто составила свою фразу на чужом языке и затвердила на память, чтобы ее поняли — ее, ту Паулу, которая не имеет никакого отношения к другой, считающей любовь не более чем приятным развлечением.

10

Он посвежел и загорел, этот коротышка советник. К концу августа большинство горожан возвращаются из отпуска. Домой, в Д. Вот и фройляйн Фельсман тоже вернулась.

Слишком жарко, говорит он, мы с мамой ужасно страдали от жары.

Нынче утром Паула заглянула в сентябрьский гороскоп. Первые десять дней влияние Марса сулит Девам большие встряски.

Самолетом летели? — спрашивает Паула советника.

Застигнутая над гороскопом, она слишком уж горячо оправдывалась перед Феликсом. Некоторые, как там было написано, нежданно-негаданно найдут счастье своей жизни.

Конечно, нет, сказала Феликсу Паула, я читаю гороскоп для смеху.

Феликс объявил, что у нее завелось тайное пристрастие. К иррациональному. Бегство в хиромантию?

Загорелый и внутренне пообмякший, советник в разговоре с нею на этот раз даже жестикулирует.

Руки его не жмутся суетливо к краю стола. Линии на ладонях четкие, без тоненьких ответвлений — до сих пор ей не случалось видеть ничего похожего.

А вы, значит, на посту, говорит он, тем завершая экскурс в приватную сферу; теперь, встречаясь с Паулой, он допускает подобные вольности, ведь она обжилась, устроилась, закрепилась в Д. и как авторитетом, так и всей своей деятельностью отвечает в целом его представлениям о библиотекаре.

С новыми силами за работу, сказал он, когда Паула вошла в кабинет. Увидела она его не за столом, а вовсе даже у окна: он стоял, потирая руки, деловой, энергичный, — ни подспудные, загнанные внутрь фантазии, ни мысли о жизни за стенами ратуши не омрачали его лицо.