Друг мой! - [3]

Расставаться с тобою было для меня тяжело. Меня уколола твоя жизнь среди жителей империи, хоть и не мог я представить себя на твоем месте, но - видно, еще из-за этого - чувствовал твое превосходство над собой, и чувство это - несказанно угнетало меня.

Видишь, мой друг, как все просто. Как просто измыслить причину, чтобы разойтись. Ведь написать письмо куда труднее, чем не писать его, изредка укоряя себя слабыми напоминаниями о необходимости, смысла которой уже и не вспомнить. А потом сама эта необходимость теряется в прошлом и только память изредка выталкивает, как пузырь на болоте, воспоминания, возвращая память о человеке, которого не хотел, но все же решился позабыть.

И я в точности следовал этому нехитрому рецепту. Я порывался написать, - через водительницу нашу было легко найти адрес любого члена литературного клуба, - но память о тебе поневоле поднимала память о девушке, певшей глухим голосом под гитару, о нашем клубе, о чьих-то стихах, звучания которых я никогда не забуду, о церемонии чаепития и обо всем, что неизбежно вспомнилось бы, попытайся я снова найти тебя.

Я был слаб. Я и сейчас слаб, то, что я пишу тебе письмо, лишь попытка оправдаться, а она удел тех, кто не в силах уклониться от оправданий. И потому мне проще было тогда оставить все, как есть. Не звонить, не писать, не искать.... И ты и моя водительница, уснули бы во мне вечным сном, который, изредка повторяясь, приходил бы мне в душу через многие годы, когда и ее, и твой след потеряется навсегда среди пустыни забытой столицы империи.

Должно быть, и ты сознательно желал того же. И подавлял свое подсознание теми же сказками, какими уговаривал себя я, сказками о том, что легче и проще.

И все же, именно ты нарушил безмолвный покой. Вспомнил водительницу и нашел сперва ее телефон, а затем и мой. И позвонил.

Наверное, тебя удивил мой спокойный голос и мое почти немедленное приглашение. Кажется, я и в самом деле, не удивился. Точно чувствовал неизбежность звонка, точно ждал его. Сколько? - лет пять-семь. Не помню точно, годы давно слились для меня в пелену, которой нет ни конца, ни края. Я привык к ней, ты - нет, потому ты и позвонил.

Ты назвал меня тем именем, под которым я был известен в том клубе. Признаться, мне отчего-то подумалось, что ты вспомнил о моем прошлом имени, то есть, вспомнил все, и захотел этим поделиться со мною.

Если это не так, что ж, напрасно я ждал. Простое пожатие плечами заменило нам прочие чувства, огорчающие нас. Впрочем, тогда я ждал не только этого. Нет, даже не ждал, я сейчас, вспоминая, говорю так, а тогда я слушал твой голос, внимал твоим речам и отвечал на вопросы, даже не задумываясь над их смыслом. И сам спрашивал о том же, забыв, когда мне доводилось испытывать нечто, подобное тому, что я почувствовал в тот час. Время остановилось, иные чувства притупились, о них я вспомнил позднее, много позднее, когда встреча осталась на расстоянии дней. Когда пришло время вспомнить и ощутить заново эту встречу.

Жизнь холодна и неуютна, если ты помнишь, учили нас в незапамятные времена, в невообразимой дали, надо принимать ее с достоинством, не растрачивая все на сейчас, по пустякам, всегда оставляя что-то на завтра: и нынешний вечер, делающий сегодня прошлым, готовит тем самым фундамент грядущему. Нет, теперь ты забыл об этом, я не сомневаюсь, что забыл, счастье то или нет, что ты начал строить дом заново, выкладывая свой фундамент, исходя из того, что почерпнул, и к чему пришел в этом мире. Ты говорил о мимолетности жизни, не помня, что твоя мимолетность, несопоставима с той, которой располагают туземцы. Мы меряем время иной мерою, ты сознательно забыл об этом, я понимаю, ты хотел насладиться сегодня, забыв о завтра, отворотив взор и лишь изредка бросая взгляды на него как на обжигающий сетчатку диск солнца.

Я не берусь судить тебя за твой выбор, ибо мои суждения принадлежат иному миру. А ты, ты по-прежнему жил в том, что каждое утро открывался пред твоим взором.

Мог ли ты заинтересоваться прошлым миром? Я задался этим вопросом, когда наш разговор логически подошел к той стадии, на которой я пригласил тебя в гости. Мой дом изначально был частью моего мира, не смешиваясь с этим и лишь видом походя на строения, присущие позднему периоду империи. Так я напоминал себе о том, где мне предстоит бывать, когда я покидаю его, свой дом на стыке миров.

Что это - предубеждение или предосторожность? Скорее, и то и другое вместе. У нас не принято жить в изучаемых мирах, мы лишь гости в них, функция наблюдателя не позволяет нам задерживаться в исследуемом континууме пространства-времени.

Не принято.... Странное слово; одно из подобных ему: положено - не положено, рекомендуется - запрещается, необходимо - нежелательно.... Из всех этих пар состоит наша, да и туземная, да и любая другая также цивилизация. Ее культура и мораль, ее философия и наука, религия и просвещение. На каждом этапе нормы меняются, иногда и кое-что больше, иной раз меньше, что-то забывается вовсе, а что-то, наиболее важное, присущее всем без исключения существам, того или этого мира, остается неизменным. Но такое редкость, ведь даже само понятие красоты претерпело столько измерений у разных народов и в разные времена и цивилизации! Ведь мир состоит из наших представлений о нем, из представлений, переданных генами по наследству, выработанных предками и еще собственными нашими детскими страхами и восторгами. Все это так влияет на мир вокруг, иной раз я задумываюсь, а существует ли на самом деле такая профессия как наблюдатель? Ведь я скорее транслятор, переводчик, пытающийся выразить язык этого мира через символы своего. Что осталось от империи, изучаемой мною, пропущенной через мое видение и мои воззрения, комплексы и предпосылки? и осталось ли хоть что-то?... Не знаю.