Друг моей юности - [45]

Виктор начал приходить к ним по вечерам. Видимо, тот званый ужин не оставил у него впечатления, что с их дружбой что-то не так. Кажется, это даже помогло ему освоиться. Во всяком случае, теперь он мог говорить о своем браке — не жаловаться и не объяснять, а просто говорить: «Беатрис хочет…» или «Беатрис считает, что…» — и знать, что его во многом поймут.

Через некоторое время он стал рассказывать им больше.

— Беатрис недовольна, что я не приготовил амбар под конюшню. Но мне надо сначала сделать сток, и плитку еще не привезли. Поэтому атмосфера на ферме сейчас не очень дружелюбная. Но стои́т прекрасное лето. Я счастлив здесь.

В конце концов он сказал:

— Деньги — у Беатрис. Вы понимаете? Она и вызывает музыканта. Нет, я, кажется, неправильно сказал.

Именно это Мюррей и предполагал.

— Он женился на ней ради денег и теперь вынужден отрабатывать, — сказала Барбара. — Но ему дают время ходить по гостям.

— Не может же он работать весь день и весь вечер, — ответил Мюррей. — Он больше не приходит днем пить кофе.

Так они теперь говорили о Викторе: Барбара отпускала шпильки, Мюррей его защищал. Это стало у них игрой. Мюррей был рад, что Барбара не встречает Виктора в штыки; она не выказывала неудовольствия, когда он приходил по вечерам.

Обычно он появлялся, когда Мюррей убирал на место газонокосилку, или подбирал разбросанные игрушки, или сливал воду из детского бассейна-лягушатника, или переставлял дождевальную установку на газоне у матери. (Мать, как обычно, уехала на часть лета далеко, в долину Оканаган.) Виктор неизменно предлагал помощь, двигаясь как растерянный, добрый робот. Потом они ставили два деревянных садовых кресла посреди заднего двора и усаживались. Они слышали, как Барбара возится в кухне, не зажигая света, — она говорила, что от лампочек ей жарко. Закончив, она принимала душ и выходила во двор босая, с голыми ногами, с запахом лимонного мыла от мокрых длинных волос. Мюррей шел в дом и готовил три порции джина с тоником, со льдом и лаймом. Он вечно забывал, что Барбара не кладет лаймы в холодильник, и кричал ей из окна, спрашивая, где они, — может, она забыла их купить? Виктор слезал с кресла и растягивался на траве; его сигарета мерцала в полумраке. Они смотрели в небо, пытаясь увидеть спутник — все еще редкое и удивительное зрелище. До них доносился шум поливальных установок, порой далекие вопли, полицейские сирены, смех. Это из телевизора — телевизионные звуки неслись из открытых окон и сетчатых дверей по всей улице. Иногда двери хлопали — люди ненадолго покидали телевизор и бодро, но неуверенно окликали через забор соседей, которые точно так же сидели и пили у себя на заднем дворе или смотрели в небо. Чувствовалось, что рядом идут другие жизни — слышные, но отдельные; они плыли, не пересекаясь, под сенью кленов и вязов, растущих перед домами, в расчищенных пространствах задних дворов, как люди в одной комнате, переговариваясь, плывут, готовые вот-вот погрузиться в сон. Звон невидимых кубиков льда в стакане — медитативный, утешительный.

Иногда все трое играли в игру, которую Барбара то ли изобрела, то ли где-то подхватила и переиначила. Игра называлась «Апельсины и яблоки», и Барбара обычно занимала ею детей во время долгих поездок на машине. Играющие должны были делать выбор — от простого до очень сложного. Для начала, например: арахисовая паста или овсяная каша? Потом нужно было выбрать между арахисовой пастой и яблочным пюре — уже сложнее. Труднее всего было сделать выбор между двумя очень приятными или очень неприятными вариантами или между двумя вещами, по какой-то причине совершенно несравнимыми. Выигрыш был невозможен. Удовольствие от этой игры заключалось в изобретении мучительных дилемм или в муках выбора, а заканчивалась она, когда кто-нибудь кричал: «Сдаюсь! Я больше не могу! Это ужасно глупо. Я даже думать об этом не хочу больше».

Что лучше: вареный свежий кукурузный початок или домашнее клубничное мороженое?

Что лучше: нырнуть в прохладное озеро в ужасно жаркий день или сначала долго пробиваться в метель через замерзшее болото, а потом войти в натопленную кухню, где печется хлеб?

Что ты предпочитаешь: заниматься любовью с женой Хрущева или с женой Эйзенхауэра?

Что ты выберешь: съесть кусок холодного застывшего свиного жира или сидеть и слушать торжественную речь на обеде в Киванис?[10]

Дела на ферме шли так себе. Колодезная вода оказалась непригодной для питья. Картофельную ботву побило фитофторой. В доме завелись разнообразные насекомые, а водосток еще не был окончен. Но оказалось, все эти беды — ничто по сравнению с человеческой злонамеренностью. Как-то вечером, когда Барбара еще не вышла, Виктор сказал Мюррею:

— Я больше не могу питаться на ферме. Я должен принимать пищу в кофейне.

— Что, так неприятно?

— Нет-нет. Всегда неприятно, но я открыл нечто такое, что гораздо хуже неприятности.

Яд. Виктор сказал, что нашел бутылку синильной кислоты. Он не знал, как давно она у Беатрис, но думал, что не очень давно. На ферме синильная кислота была не нужна. Виктор мог предположить только одно объяснение.

— Не может быть, — сказал Мюррей. — Не станет она такого делать. Она же не сумасшедшая. Она не отравительница.