Друг моей юности - [44]

Весь дом пропах готовкой. Барбара зажарила в духовке свинину. Еще она сделала картошку по новому рецепту — порезала на тонкие ломтики и запекла в форме, намазанной маслом. Картошка показалась Мюррею чересчур жирной и притом сыроватой. Другие овощи были переварены — Барбара зашивалась в кухне и все время отвлекалась на детей. Пирог с орехами пекан был для такого ужина слишком тяжелым десертом, а его корочка чересчур зарумянилась. Беатрис даже не попробовала пирог. Она и картошку не доела, оставила на тарелке. Она не смеялась над катастрофическим выступлением Адама. Вероятно, подумала, что детей надо хорошенько дрессировать и держать на коротком поводке — как лошадей.

Мюррею пришло в голову, что все его знакомые женщины, обожающие лошадей, ему неприятны. Узость взглядов, воинствующая праведность и отсутствие чувства юмора. И еще они, как правило, нехороши собой. Лицо у Беатрис было розовое, словно ободранное. Волосы — тусклые, седеющие, с плохой стрижкой. Губы она не красила — для женщины того времени это было необычно и означало либо крайнюю религиозность, либо презрение и безразличие к общественным установкам. Мешковатое серо-бурое платье со свободным же поясом говорило о том, что Беатрис не возлагает никаких надежд на этот вечер и не собирается делать ради него никаких уступок.

Барбара, напротив, была в сатиновой юбке желтого, оранжевого и медного цветов, туго перетянутой черным поясом, в черной блузке с глубоким вырезом. В ушах — крупные дешевые серьги-обручи. Одним из свойств Барбары, которых Мюррей не понимал и которыми не гордился — в противовес тем ее свойствам, которых он не понимал, но гордился ими, — была ее любовь к дешевым зазывным тряпкам. Низкие вырезы, тугие пояса, тореадорские брючки в облипку. Проходя по улицам города, она выставляла свое тело, щедро одаренное природой, в тогдашнем модном стиле, точнее — в одном из тогдашних модных стилей: не Одри Хепберн, а Тины Луиз. Это вызывало у Мюррея неловкость — сложную и трудноописуемую. Ему казалось, что эта черта Барбары не вяжется с ее серьезностью, отстраненностью, язвительностью. Его мать могла бы предсказать такое поведение Барбары. («Я уверена, что она хорошая девушка, но мне кажется, ей кое-чего не хватает в смысле образования», — сказала тогда мать, и даже Мюррей понял, что речь идет не о школьных оценках и не о начитанности.) Еще больше его беспокоило то, что это поведение не вязалось также с сексуальным темпераментом Барбары, или тем, что Мюррей знал о ее темпераменте — а он полагал, что знает об этом все. На самом деле Барбара была не очень страстная. Иногда ему казалось, что она изображает страсть, которой не чувствует. По его мнению, откровенные одежды Барбары намекали именно на это и мешали обсуждению. Эта одежда выражала какую-то неуверенность в себе, неумеренность, вызов. Мюррей смирялся со всеми недостатками Барбары — ее нетерпимостью, неуступчивостью, — но не хотел видеть ее глуповатой или жалкой.

Посреди стола стоял букет сирени в вазе. Он мешал подавать еду и сыпал мусором — опавшими цветами — на скатерть. Сирень все больше и больше раздражала Мюррея, и наконец он не выдержал.

— Барбара, эти цветы обязательно должны быть на столе? — Тоном настоящего мужчины, хозяина в своем доме. — Они все заслонили, даже разговаривать мешают.

На самом деле к этому времени разговор за столом полностью прекратился.

Барбара наклонилась, бесстыдно показав декольте. Без единого слова она подняла букет, осыпав блюдо с мясом и скатерть дождем из цветков сирени. Одна серьга Барбары свалилась с уха и попала в яблочное пюре.

Тогда им следовало бы засмеяться. Но никто не смог. Барбара наградила Мюррея мрачным взглядом. Он подумал, что можно уже расходиться — что ничего не изменится, если они встанут из-за стола, оставив не нужную никому еду и вялую беседу. И разойдутся своей дорогой.

Виктор ложкой выловил серьгу из яблочного пюре, обтер своей салфеткой и, слегка поклонившись Барбаре, положил у ее тарелки. Он сказал:

— Я все пытался понять, какую героиню книги вы мне напоминаете.

Барбара прицепила серьгу обратно на ухо. Беатрис смотрела мимо головы мужа, или сквозь нее, на элегантные, но недорогие обои — кремовые медальоны на фоне цвета слоновой кости, — выбранные когда-то матерью Мюррея для сторожки садовника.

— Катерину Ивановну Верховцеву, — сказал Виктор. — Это невеста…

— Я знаю, — прервала его Барбара. — Я считаю, что она просто болячка.

По тому, как резко она оборвала фразу, Мюррей знал, что она хотела сказать «болячка в жопе».

— Это все Беатрис, — сказал Мюррей, помогая Барбаре мыть посуду. Он уже извинился перед ней за сирень. Он сказал, что это Беатрис выбила его из колеи, всем им испортила вечер.

— Виктор сам не свой в ее присутствии. Его светильник спрятан под спудом.

Он представил себе, как Беатрис пикирует на Виктора, чтобы загасить его светильник. Ее торчащие острые кости. Ее отсыревшие юбки.

— Мне ни один из них не сдался, — сказала Барбара. Именно тогда у них вышел этот разговор о приметной внешности и тайных заданиях. Но в конце концов они допили вино, хохоча над выходкой Адама и Фелисити.