Друг человечества - [66]

— Я верил, что судьба дала мне в руки средство для облегчения страданий всего человечества и мечтал о великих достижениях. Я видел в своих мечтах все народы, благословляющие мое имя. Знаю теперь, что был идиотом и сумасшедшим. Вы такой же, — как и все изобретатели, апостолы, миссионеры, исследователи — все, кто мечтает о великом. Все это идиоты, и все-таки я рад оказаться в их компании. И мне совсем не стыдно, что и я не лучше. Но рано или поздно апостол убеждается, что он проповедовал в пустыне, а открыватель новых земель — что его Эльдорадо не что иное как бесплодный остров, и тогда он или сходит с ума, или его сердце разбивается. Какая участь ждет меня — еще не знаю. Может быть, и то, и другое…

— Скоро приедет Зора Миддлмист, — заметил Септимус. — Она едет на корабле компании «Вайт стар» и в конце будущей недели должна быть уже в Марселе.

— Зора мне пишет, что, возможно, проведет зиму в Египте. Вот почему она выбрала именно эту компанию.

— Вы говорили ей о том, что сейчас рассказали мне?

— Нет. И не скажу, пока во мне еще живет надежда. Зора знает о моей борьбе, но я ей говорю, да и своей глупой душе твержу то же, что из этой борьбы выйду победителем. А вы разве хотели бы, чтобы я пошел к ней и сказал: «Я конченый человек. Я побежден»? К тому же, меня еще не победили.

Он отвернулся и с такой силой ударил щипцами по большому куску угля, словно это был череп дракона Джебузы Джонса. Септимус крутил усики и, как всегда, когда волновался, ерошил свои волосы. Глаза у него были испуганные — верный признак того, что он принял какое-то решение.

— Но вы ведь хотели бы увидеться с Зорой? — неожиданной спросил он.

Сайфер круто повернулся к нему с таким выражением лица, какое могло быть у узника Бастилии, если бы того спросили: не хочет ли он принять участие в летнем пикнике под деревьями Фонтенбло[14]?

— Вы сами отлично знаете.

Он положил щипцы и, перейдя комнату, опустился в кресло.

— Я часто думал о том, что вы тогда сказали мне в Париже по поводу ее отъезда. Вы были совершенно правы. У вас гениальная способность делать и говорить самые простые вещи, но именно те, что нужно. Ведь и наша дружба началась с этого. Помните, в Монте-Карло? Кажется, вы тогда сказали, что не хотите, чтобы я использовал миссис Миддлмист в качестве рекламы? Не смущайтесь, дорогой мой, — за это я и полюбил вас. А в Париже вы мне прямо в глаза заявили, что я не вправе смотреть на нее, как на талисман, приносящий удачу, и требовать, чтобы она была подле меня. Вы же поставили меня перед фактом, что у нее нет оснований верить в крем больше, чем вы или ваш Эжезипп Крюшо. Отныне я готов принять к сведению все, что вы мне еще скажете.

Чего он ждал от Септимуса, Сайфер и сам не знал. Но, вознеся своего друга на недосягаемую высоту, этот неисправимый идеалист проникся убеждением, что из уст того могут исходить лишь слова олимпийской мудрости. Септимус, краснея от стыда за свою дерзость, — ему ли указывать человеку, которого он считал олицетворением силы и энергии, — свернулся неуклюжим клубочком в кресле, обхватив колени сомкнутыми пальцами рук. Наконец, он изрек:

— На вашем месте, я бы не стал сходить с ума или разбивать свое сердце, пока не увиделся бы с Зорой.

— Отлично. Этого придется ждать долго. Тем лучше: тем дольше я останусь в здравом уме и с неразбитым сердцем.

После обеда Сайфер пошел к миссис Олдрив выполнять свою трудную миссию. Очернить невинного и возвеличить виновного, как просил Септимус, он не счел возможным — это было бы противно его совести. И потому он вовсе не упоминал о ссорах между молодоженами из-за демонического характера супруга, превращавшего дом в домашний ад, и о распре из-за машинки для удлинения носика беби. Сайфер просто сообщил, что молодые не сошлись характерами и находят совместную жизнь невозможной; а потому, следуя заветам современной мудрости, решили жить врозь, сохраняя дружеские отношения.

Миссис Олдрив очень огорчилась. Слезы катились по ее щекам и капали на вязание. Современная мудрость была ей непонятна; свет изменялся слишком быстро для нее, и новый порядок, пришедший на смену старому, казался ей просто анархией. Протестующим жестом воздымая к небу дрожащие худенькие ручки, она ужасалась: как это могут муж и жена расходиться из-за таких пустяков. Если бы даже один из них нанес серьезную обиду другому, то и тогда их долг был бы оставаться вместе. Те, кого Бог соединил…

— Вовсе не Бог, а какой-то урод в мэрии! — воскликнула кузина Джен.

Вот она, женская несправедливость! Что кузина Джен знала о регистраторе в Челси? Ведь он мог быть красив, как Аполлон.

Миссис Олдрив грустно качала головой. Она была уверена, что это не кончится добром. Если бы их повенчал в Нунсмерской церквушке ее добрый друг викарий, никогда бы с ними не случилось такой беды.

— Никакие церкви, викарии и даже архиепископы не могут сделать идиота разумным человеком, — возмущалась кузина Джен. — Я всегда говорила, что он тихий идиот. Понять не могу, как это Эмми могла ужиться с ним хоть один день. Она отлично сделала, что от него избавилась, хотя, конечно, страшно переволновалась из-за этого. Люди, которые женятся так скоропалительно, всегда рискуют попасть в подобное положение. И поделом им!