Друг человечества - [55]

Как только Эмми оправилась настолько, что могла отправиться в дорогу, она упросила Септимуса отвезти ее в какое-нибудь тихое местечко на море, где не бывает модной публики. Септимус, разумеется, обратился за советом к Эжезиппу Крюшо. Зуав попросил, чтобы ему дали время расспросить товарищей. Вернувшись, он указал им идеальное местечко — деревушку в Пиренеях, на высоте чуть ли не шести тысяч футов, в сорока милях от железнодорожной станции. Медведей кругом хоть отбавляй — каждый день можно охотиться.

Когда Эмми объяснила ему, что деревушка в Пиренеях не может находиться на берегу моря, и что ни она, ни его тетушка, мадам Боливар, вовсе не жаждут истребления медведей, — зуав немного приуныл и пошел за советом к Анжелике, своей приятельнице из винного погребка на улице Франк-Буше. Анжелика сообщила ему, что к ним в погребок каждый вечер заходит бравый моряк, который служит на миноносце, но сейчас в отпуске, в Париже, — уж он-то, наверное, знает все о море.

Анжелика устроила встречу Эжезиппа и Септимуса с бравым моряком, хотя Эмми очень потешалась над ними, не веря, что из всего этого может выйти что-либо путное. Поглотив предварительно неимоверное количество алкоголя, бравый моряк заявил, что настоящий эдем на морском берегу можно обрести только в его родном селении — Оттето-сюр-Мер. Он начертил план местности, причем две квадратные пачки табака изображали утесы, ствол трубки — дорогу, ведущую в ущелье, табачные крошки — берег, а размазанные по столу кофейные пятна — Ла-Манш.

Септимус вернулся к Эмми с известием:

— Нашел. Оттето-сюр-Мер. Там есть отель. Можно ловить креветок, а местные раковины славятся на весь мир.

Заглянув в путеводитель по Нормандии, на чем все-таки настояла предусмотрительная Эмми, они убедились, что бравый моряк в общем не солгал, и решили поселиться в Оттето-сюр-Мер.

— Я отвезу вас туда, устрою, а затем вернусь в Париж, — говорил Септимус. — Ведь вам там будет хорошо с мадам Боливар, не правда ли?

— Да, конечно! — ответила Эмми, глядя в сторону. — А вы что будете делать один в Париже?

— Изобретать орудия. И потом я не знаю, как, собственно, мне выбраться из своего отеля. Я там довольно долго прожил и до сих пор не знаю, сколько нужно давать прислуге на чай. Единственный способ решить этот вопрос — остаться жить в отеле.

Эмми вздохнула, немного опечалилась, но даже не попыталась указать ему на несостоятельность его последнего довода. В последнее время жизнь обрела для нее несказанную сладость, к которой примешивалась, однако, и нестерпимая горечь. Она находилась в таком состоянии, когда женщина все принимает без возражений. Поэтому Септимус отправился на вокзал Сен-Лазар и нашел чиновника, который знал поразительно много о железнодорожных путешествиях и о способах доставить целое семейство из дому на вокзал. Он записал все, о чем спрашивал Септимус, в свою книжечку и заверил его, что в назначенный час возле дома на бульваре Распайль будет ожидать омнибус, который и доставит их на вокзал. Септимус подивился его гениальной осведомленности и дал ему пять франков.

Таким образом, курьезнейший квартет — Септимус, Эмми, мадам Боливар и крохотный живой комочек, который старая француженка заботливо держала в своих широких материнских объятиях, — начал путешествие довольно комфортабельно. Мадам Боливар не выезжала из Парижа уже двадцать лет, и ей пришлось призвать на помощь весь свой материнский инстинкт, чтобы преодолеть душевное смятение перед предстоящей встречей с полями и морем. В вагоне она без конца волновалась, указывая неразумному младенцу на пасущихся коров с таким восторгом, как будто перед ней был табун летучих коней:

— А это что же будет? Рожь, месье? Бог мой! Какая красота! Смотри, детка, смотри, мое золотко, ведь это рожь!

Но «золотку» не было дела ни до ржи, ни до коров. Оно предпочитало устремить равнодушный взор на Септимуса, словно удивляясь, что он делает в такой компании. Время от времени Септимус наклонялся к ребенку, смутно сознавая, что нужно быть внимательным и к младенцам, осторожно тыкал его пальцем в щечку, издавая какой-то нелепый звук, а затем незаметно вытирал свой палец о брюки. Когда Эмми брала ребенка на руки, на нее находили порой приступы страстной нежности, и она пылко прижимала его к груди, пугливо озираясь. Дитя было ее сокровищем. Она заплатила за него более дорогой ценой, чем большинство женщин, и от этого он стал для нее еще дороже.

В Фекампе путешественников ожидал неуклюжий ветхий дилижанс. Их багаж вместе с несколькими клетками для кур, корзинами, узлами и ящиками свалили бесформенной кучей на крышу дилижанса, а сами они заняли места внутри, вместе со стариком-священником и крестьянкой в широком с отвисшими оборками чепце. Священник с наслаждением нюхал табак, утираясь красным носовым платком. Дребезжали стекла в закрытых окошках; было жарко и душно; от вылинявших подушек неприятно пахло.

Эмми, утомленной переездом по железной дороге, измученной жарой, хотелось плакать. После Лондона это был для нее первый шаг в самостоятельную жизнь, и сердце ее замирало. Она уже жалела о своих уютных комнатках в Париже и о налаженном укладе жизни, в котором главную роль играл Септимус Эмми привыкла к тому, что он поневоле был посвящен в самые интимные подробности ее жизни, к тому, что он склонялся над ее ребенком, словно крестный отец-волшебник, чудаковатый и милый, и давал самые невероятные советы относительно его воспитания.