Друг человечества - [2]

— А я почем знаю! Разве можно было предвидеть, что он такой, каким оказался? Ради Бога, не будем говорить об этом! Я здесь почти уже забыла о нем, а вы напоминаете.

Она вздрогнула и отвернулась к окну, глядя на яркий закат.

— Вот видишь, и лаванда может пригодиться, — заметила миссис Олдрив.

В оправдание Зоры следует сказать, что у нее были причины стать мизантропкой. Не очень-то весело для юной новобрачной в первые же двадцать четыре часа супружеской жизни убедиться, что ее муж — безнадежный алкоголик и потом в течение шести недель смотреть, как он умирает от белой горячки. Такое испытание может навсегда опалить душу и исказить мироощущение женщины. Из-за отвращения к пахнувшим водкой поцелуям одного мужчины она предает анафеме их всех и не желает больше ничьих поцелуев… После долгой паузы Зора подошла и прижалась щекой к щеке матери.

— Мы никогда больше не будем говорить об этом, мама, милая. Да? Я запру скелет в шкаф и выброшу ключ.

Она пошла наверх переодеться и вернулась сияющая. А за обедом без умолку болтала о своей будущей свободе. Она сорвет с себя вдовий траур и снова помолодеет душой — окунется с головой в волны жизни. Будет упиваться солнечным светом, наполнит душу смехом и радостью. Все планы и предположения Зоры очень смущали ее мать. Миссис Олдрив чувствовала себя точно так же, как курица в сказке, которая вывела утенка и сокрушенно говорит ему: «Почему тебя тянет в воду? Меня вот никогда не тянуло».

— Вы скоро станете скучать без меня, мама? — спросила Зора.

— Конечно. — В тоне матери было так мало убежденности, что Зора рассмеялась.

— Мама, вы сами отлично знаете, что общество кузины Джен будет для вас куда приятнее моего. Вы ведь уже соскучились по ней.

Кузина Джен превосходно умела кроить нижнее белье для бедных, и подобно тому, как облако тает при восходе солнца, так вся пыль в доме исчезала при ее появлении. Зора же, как все физически крупные люди, всегда вносила некую беспорядочность в домашний уклад, и кузина Джен совсем ее не одобряла. Но миссис Олдрив действительно соскучилась по кузине Джен, как никогда не скучала по Зоре, Эмми или по мужу, и была очень обрадована перспективой ее приезда.

— Во всяком случае, моя дорогая, — сказала она в тот вечер, остановившись со свечой в руках у двери своей спальни, — во всяком случае, надеюсь, ты не сделаешь ничего такого, что не подобало бы порядочной женщине.

Таким было ее напутственное благословение. Зора же, войдя в свою комнату, стукнулась головой о притолоку и сказала себе: «Нет, я решительно не подхожу к этому дому. Слишком я для него громоздка».

О том, как она будет жить и что делать в том большом мире, который так ее манил, Зора имела весьма смутное представление. Для нее этот мир был прекрасной неведомой страной. Всю жизнь она из-за недостатка средств провела в Челтенгеме, потом в Нунсмере. С будущим мужем встретилась в Ипсвиче, когда гостила там у дальней родственницы; и не успела опомниться, как вышла за него замуж. Он был красивый малый, с состоянием, и свой кошмарный медовый месяц Зора провела в Брайтоне. Да еще раза три ездила на неделю в Лондон. Вот и все, что она видела в свои двадцать пять лет. Кое-что Зора узнала, так сказать, из вторых рук, по книгам знакомясь с жизнью различных слоев общества; картины, нарисованные в них, пленили ее воображение мечтой об удивительных и прекрасных местах, где ей никогда не приходилось бывать. Помимо всего прочего, она была неопытна, как ребенок, и так же по-детски бесстрашна.

Что же Зора намеревалась делать? Обладая врожденным артистическим чутьем и восприимчивостью к красоте, она не умела ни рисовать, ни петь, ни играть на сцене, ни писать занятные рассказики для еженедельников. Не замечалось у нее и особых талантов, которые следовало бы развивать. Работать из-за куска хлеба ей теперь было не нужно. Ибсеновские идеи самоутверждения и воспитания в себе личности ее не волновали. Она не стремилась переделать мир, или хотя бы часть его, по-своему. И не считала, что у нее в этом мире есть особая миссия, которую необходимо выполнить. Непохожая на многих других женщин, жаждущих выдвинуться и сравняться с мужчинами, она не ощущала неудержимой внутренней потребности что-нибудь сделать и кем-то стать. Честолюбие у нее отсутствовало. Зора была просто большим роскошным цветком, который пробивается из тени на солнечный свет, стараясь заполучить как можно больше этого света.

Случилось так, что литератор из Лондона возвращался в столицу тем самым поездом, который увозил Зору к начальному пункту ее паломничества. Он попросил разрешения перейти к ней в купе и стал расспрашивать, какой отрасли человеческой деятельности она намерена себя посвятить. Зора ответила, что хочет только погреться на солнышке. Тогда ее собеседник наставительно заметил, что человек обязан чем-то заниматься, чтобы оправдать свое существование. Она выпрямилась и сверкнула на него негодующим взглядом.

— Простите, — извинился он. — Вы свое оправдываете.

— Каким же образом?

— Украшая собой мир. Я был неправ. Это и есть истинное назначение красивой женщины, и вы его выполняете.