Дрожащая скала - [42]

Не раз старику казалось, что ему удалось поколебать решимость Альфреда, и он отваживался предлагать некоторые перемены по хозяйственной части, словно это зависело от воли де Кердрена, но Альфред холодно отвечал ему:

– Ты знаешь, Конан, что я уже здесь ничего не значу.

И старик со вздохом умолкал. Несмотря на это, где бы Альфред ни проходил, он всегда был принимаем своими старыми вассалами как настоящий владелец, вновь вошедший в права своей фамилии. Для них, невзирая на революцию, он по-прежнему был господином острова. Это вовсе не удивительно в стране, где и теперь еще крестьянин-бретонец зачастую величает этим титулом скромного дворянина, владеющего уголком земли или какой-нибудь развалиной там, где предки его владели графствами и замками. Ни Туссен, ни Конан ни одним словом не подавали повода к какому-нибудь сомнению в этом отношении. Некоторые уверяли даже, что сам месье Бернар, фермер острова, продувной нормандец, ничего не делавший наобум, официально приходил в замок на поклон к господину. Правда, никто не знал, что происходило при этом свидании, но факт был тем не менее многозначителен, и вступление де Кердрена во владение своим поместьем, казалось, не подвергалось ни малейшему сомнению. Сам Альфред потому ли, что ему не хотелось огорчать Конана, ни на шаг от него не отстававшего, или по другому побуждению, не старался разуверять этих добрых людей, а только печально улыбался, когда они поздравляли его с благополучным возвращением.

Между тем старому мажордому хорошо было известно, в чем было дело. Туссен, после первого своего объяснения, несколько раз приходил в замок и возобновлял свои предложения и просьбы, но ничего не смог добиться от де Кердрена, прямая душа которого гнушалась всякими изворотами и увертками. Но наружное спокойствие Альфреда, никогда не говорившего о своем отъезде, подавало Конану некоторую надежду. Таким образом, он ничего не ожидал, когда к концу третьего дня перед заходом солнца звонок позвал его в комнату господина.

Конан нашел Альфреда одетым и полностью наготове. В одной руке он держал узелок в давно известном нам платке, в другой – ореховую палку, которую он накануне срезал в соседнем кустарнике.

При виде этих приготовлений, смысл которых был так ясен, Конан побледнел.

– Как, сударь, – пробормотал он, – неужели вы думаете…

– Да, любезный Конан, пора. Я воспользуюсь этим прекрасным вечером и переправлюсь через пролив, потом через Сент-Илек, и постараюсь сделать так, чтобы меня не заметили, по крайней мере, не узнали. Оставляю на твою волю приукрасить мое отсутствие как ты сочтешь нужным. Поручаю тебе также засвидетельствовать мою благодарность за оказанное мне здесь гостеприимство – смотри, не забудь – Туссену или другому кому.

Конан вдруг выпрямился.

– Мы до этого еще не дошли, – начал он. – Так вы, сударь, в самом деле решились отправиться нынешним вечером?

– Решил.

– В таком случае, – с живостью отвечал старик, – я сделаю то, что мне нарочно приказано на этот случай. Потерпите только часок! Через час я принесу вам, может быть, известия, которые переменят ваше решение.

– Куда ты, Конан?

– В Сент-Илек. Вы даете мне слово не оставлять замка до тех пор, пока я не возвращусь?

– Не знаю, должен ли я…

– Один час, один только час!

– Так и быть, я согласен… Но скажи, по крайней мере…

– Ничего – я ничего не могу сказать. Прощайте, сударь, вы обещали мне!

Он вышел, и через минуту во дворе скрипнула калитка.

Оставшись один, Альфред сел у окна и мало-помалу погрузился в глубокое раздумье. Покидая, может быть навсегда, кров своих предков, снова выступая навстречу случайностям жизни, исполненной лишений, трудов и опасностей, он чувствовал настоятельную потребность собраться с мыслями – в последний раз воскресить в памяти счастливые дни своей юности в тех самых местах, где они протекали. Скоро он потерял ощущение реальности. Настала ночь. В комнату чуть-чуть проникал слабый свет луны. Конан мог бы отсутствовать гораздо дольше назначенного срока, и господин его, занятый своими мечтами, вовсе не заметил бы этого. Между тем не прошло и часа, как в коридоре раздался шум поспешных шагов, и Конан отворил дверь. В темноте ему показалось, что комната пуста.

– Вы здесь, сударь? – спросил он с беспокойством.

– Кто тут? Кто зовет меня? – сказал Альфред, вздрогнув.

Он встал, и силуэт его черным контуром обрисовался на беловатом фоне, образуемом луной.

– Это ты, Конан? – продолжал он, испустив продолжительный вздох. – Какие обольстительные образы прогнал ты своим приходом. Могу ли я, наконец, сказать тебе последнее "прости" и пуститься в дорогу?

– Нет, сударь, вы сами обещались Туссену остаться в Локе, если лицо, тайно купившее ваше имущество, покажется вам и оправдает свое вмешательство в ваши дела. Ваши условия приняты, с вами, наконец, согласны увидеться.

– Когда?

– Сию же минуту. Если вам угодно пройти со мной.

– Куда ты поведешь меня?

– На ферму, где будет и месье Туссен с неизвестной особой.

Альфред постоял в нерешительности.

– К чему? – проговорил он медленно. – Я покорился своей участи… я хочу сохранить свою бедность. Впрочем, посмотрим на этого тайного благотворителя, пытавшегося восстановить дом наш из развалин. Я все-таки обязан ему уважением и благодарностью.